Дмитрий Старостин - Между Средиземноморьем и варварским пограничьем [Генезис и трансформация представлений о власти в королевстве франков]

Агиографические сочинения создали картину истории Галлии в VII в., отличающуюся от представленной нарративными источниками VI в. (сочинениями Григория Турского) и VII в. (историческими трудами Фредегара и автора «Истории франков»). Памятники житийной литературы являются интересными источниками, которые свидетельствуют о процессе возникновения и распространения монастырей в королевстве франков, а также о том, как обители стали неотъемлемой частью экономического и политического уклада; именно он виделся современникам единственно законным. С точки зрения авторов житий членов королевской семьи и династии («Житие Балтхильды» и «Деяния короля Дагоберта»), монашеские общины имели непосредственное отношение к созданию новой структуры организации власти, потому что представляли собой экономические политические центры, объединявшие местных землевладельцев, церковь в лице как черного, так и белого духовенства, и представителей светской власти. Они подчеркивали роль королей в основании монастырей и стремились создать картину сознательной и продуманной политики опоры на них. Знатные особы, служившие королю и церкви (такие, как рассмотренные в этой главе Эдуэн Руанский и Элигий Нойонский), помогали согласовывать интересы местных сообществ, правителей и “ecclesiae” {266} . Появление монастырей значительно меняло ландшафт социальных взаимоотношений и создавало особые общности, связанные как на уровне религиозного чувства, так и на уровне землевладения и соответствующих обязательств {267} . Однако в их житиях авторы стремились подчеркнуть независимость епископов от королей при основании монастырей. Развитие и распространение монастырей в королевстве франков способствовало созданию новых социальных связей, имевших непосредственной отношение к изменениям в практике власти. Авторов житий интересовала, прежде всего, деятельность людей церкви, епископов и аббатов, а короли появлялись в агиографических текстах только как властители. На их фоне клирики являли пример добродетельного поведения, святости и непреклонности в деле следования христианским идеалам. Хотя эти авторы и видели королей единственными законными правителями Галлии, но в их сочинениях можно найти представление о том, что многое в развитии событий зависело от позиции епископов и аббатов.

При прочтении житий необходимо отметить, что до середины VII в. идея о том, что монастыри должны являться надежной опорой династии Меровингов, еще не стала общепринятой. В эту эпоху отдельные обители основывались королями и членами их семей. В качестве примеров приведем монастырь Эгон (“Agaune”) в Бургундии, основанный королем Сигизмундом, монастырь в Пуатье, у истоков которого стоит королева Радегунда и ее муж, король Хлотарь I, а также епископ города и герцог. Но в целом число таких примеров было ничтожно мало, и можно с уверенностью утверждать — в VI в. королевская власть рассчитывала только на поддержку «белого духовенства», т.е. на то, что было во власти епископов. Поэтому резонно рассматривать как закономерный факт то, что в качестве примеров богоугодного образа жизни Венанций Фортунат, поэт начала VII в., описывал в своих стихах только епископов, и в его воззрениях на власть не изображены монахи {268} . Жития этого времени делают попытку показать, что при попытке использовать ресурсы монашеских общин династия должна была учитывать интересы церкви и местных землевладельцев, тесно связанных с монастырями и церквями. Жития Эдуэна Руанского и Элигия Нойонского являются хорошими примерами того, как создавались связи между правителями, их окружением, церковной иерархией и местной знатью, позволявшие им находить согласие в отношении использования ресурсов, сосредотачивавшихся в земельных владениях аристократии и церкви. Связи между властителями, знатью и клиром еще не стали такими надежными и закрепленными документально, как в последующий, каролингский период. В частности, в представлениях образованного клира VII в. монашеским обителям было далеко как до «имперских монастырей», получивших развитие в Империи с X в., так и до монастырей каролинского периода, явившихся надежной опорой династии со времени правления Карла Великого (742–814). В эпоху Меровингов взаимосвязь между различными властными группами не была выстроена по единому шаблону во всех регионах государства: местные и личные особенности всегда доминировали, создавая уникальный и неповторимый потестарный ландшафт.

Судебные протоколы — частный случай раннесредневековых правовых актов — значительно отличаются по характеру от нарративных историй и житий и позволяют дополнить картину происходившего в Галлии в VII в. Отличаются они также и от грамот, которые составляли в течение долгого времени основу наших представлений о юридических документах этой эпохи. Судебные протоколы (как и другие правовые акты) ученые использовали в основном для исследования истории институтов королевской власти и права. Однако в данной главе будет сделана попытка показать, что в этих документах отразился ряд важных представлений о королевской власти, а не только стандарты административной грамотности; кроме того, картина, описываемая протоколами судебных заседаний, имеет самостоятельное значение и не сводится к той, которую можно увидеть в исторических и агиографических сочинениях.

Сохранившиеся записи меровингского королевского суда (относящиеся к VII–VIII вв.), наряду с формулярием из Анжера (“formulae Andecavenses”), являются интересным примером правовых источников, впитавших как традиции Поздней Античности, так и реалии Раннего Средневековья, и дают возможность посмотреть на взаимодействие королей, епископов, аббатов и представителей знати с особой точки зрения {269} . Данные протоколы суда (традиционно называемые современными исследователями “placita”) возникли как результат фиксации хода судебных заседаний при дворе меровингских королей Нейстрии (северо-западной Галлии) во второй половине VII — первой четверти VIII в. Первая из этих записей относится к 653 г., а последний из меровингских документов подобного рода — к 715 г. Подавляющее большинство текстов запечатлело иски, связанные с монастырем Сен-Дени, усыпальницей франкских королей.

Документы позволяют рассмотреть вопрос о путях синтеза римского и варварского начал в правовых традициях королевства франков. Как считали специалисты в области истории права, в сфере правовой культуры королевство франков вобрало в себя как римские, так и варварские черты {270} . На уровне осуществления королевской юрисдикции, как считается, государство франков оставалось варварским {271} . В частности, в доказательство этого тезиса исследователями приводились свидетельства Григория Турского о том, что некоторые преступления наказывались смертной казнью королевской прерогативой {272} . Клятва верности, которую приносили обитатели территорий, присоединяемых франками, передавалась франкским словом “leudesamium”, что означало для ученых XIX в. наличие в правовой культуре сильного влияния германской правовой традиции {273} . Правда, даже «германисты» признавали — в королевстве франков не было механического воспроизведения германских традиций; они творчески адаптировались к требованиям времени {274} . Королевская власть вводила новые порядки в правовые традиции варварского франкого общества {275} . Как считают исследователи, у франков, в отличие от других королевств, право служило для подчинения королем поданных, а не для защиты их от произвола верховной власти {276} . Но королевство франков было наследником римской империи по ряду признаков: правители его обладали абсолютной властью, свойственной императорской {277} . Для поддержания мира (“mundium”) короли заключали в своих руках всю полноту власти {278} . Кроме того, галло-римляне чувствовали себя уверенно среди франков {279} . Церковь наделялась особыми привилегиями, и была фактически единственной силой, способной оспаривать власть королей {280} . Так, например, Хильперик не мог наложить руки на Претекстата, епископа Руана, пока его не отлучил от должности собор {281} . Сложившиеся представления обладают рядом неточностей, и обращение к судебным протоколам способно помочь нам уточнить характер романо-германского синтеза в области правовых традиций и, в особенности, в сфере представлений современников о границах королевской юрисдикции.