Валерий Сойфер - Сталин и мошенники в науке

"Министру сельского хозяйства Союза СССР

товарищу Бенедиктову Ивану Александровичу

Возвращаю стенограмму "Спорные вопросы дарвинизма".

Считаю своим долгом заявить, что как в докладе, так и в исправленной стенограмме (где ряд мест немного сглажен против того, что на слух мне казалось было в докладе), докладчиком излагаются лично от себя давние наговоры на меня антимичуринцев-морганистов-неодарвинистов.

Такая критика делается в секрете от меня, с тем чтобы я не смог ни устно, ни в печати возразить и опровергнуть.

Для характеристики уровня научной критики моих научных работ прилагаю выписку с 30 стр. стенограммы, где разбирается одно из моих положений. Просьба сравнить данную выписку с тем, что написано в моей статье по этому вопросу. Соответствующая страница моей статьи подклеена к выписке. На таком же научном уровне построена и вся остальная критика.

В исправленной стенограмме не указывается ни названия моих работ, ни страниц, из которых берутся цитаты. Поэтому читатель не имеет возможности сопоставить высказывания докладчика по тому или иному вопросу с моими высказываниями. Я уже неоднократно заявлял, что в тех условиях, в которые я поставлен, мне невозможно работать как Президенту Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина.

Для пользы сельскохозяйственной науки и практики прошу поставить вопрос об освобождении меня от должности Президента и дать мне возможность проводить научную работу. Этим самым я смог бы принести значительно больше пользы как нашей сельскохозяйственной практике, так и развитию биологической науки мичуринского направления в различных ее разделах, в том числе и для воспитания научных работников.

Академик Т. Д. Лысенко"

11/V- 1948 г.

-

№ Л-1/497

На основании письма можно высказать осторожное предположение, что в этот момент Лысенко уже имел некоторую информацию о реакции Сталина на его первое обращение и посчитал, что ускорение событий пойдет только на пользу. Именно надеждой на положительное к нему отношение Сталина мог объясняться такой тон письма Бенедиктову — совершенно отличный от тона первого письма. Лысенко уже не унижался, а открыто шел в атаку, обвиняя Ю. А. Жданова в низком научном уровне его доклада, в некомпетентности и даже нечистоплотности. Чего стоили одни упоминания, что Жданов, дескать, передергивал цитаты из его статей, или сетования, что не проставлены страницы его работ, откуда Жданов брал цитаты, а это, видите ли, лишает читателей возможности текстуального сравнения. Он, конечно, продолжал настаивать, что он — невинно пострадавший, жертва секретной критики, хотя о каком секрете можно было говорить, если Жданов читал лекцию нескольким сотням человек, и Лысенко слышал её собственными ушами, а стенограмма лекции была размножена. Ему стыдно было признаться, что он не набрался храбрости войти в зал. Ведь сетования, что ему, Президенту, депутату Верховного Совета СССР, директору института и прочая и прочая, "не дали билета" на лекцию, даже наивными назвать было нельзя.

Расчет оказался верным — Сталин, наконец-то, вызвал к себе "несправедливо обиженного". По-видимому на этой встрече присутствовал А. А. Жданов — 20 мая в его записной книжке появилась запись: "О Лысенко выговор Ю[рию Жданову?]" (14). На обороте следующей странички записной книжки Жданов-старший дважды подчеркнул запись "Кремль Лысенко" (15). В Кремле находился кабинет Сталина, у самого А. А. Жданова и его сына кабинеты были в здании ЦК партии на Старой площади, следовательно, можно предполагать, что встретить Лысенко в Кремле можно было в кабинете Сталина, и встреча эта (или две последовавшие друг за другом встречи?) произошли в последнюю неделю мая. Занесенные в записную книжку чуть дальше фразы могли принадлежать скорее Лысенко, а не Сталину, настолько характерно они передают мысли "Главного агронома", постоянно на эти темы витийствовавшего:

"Учение о чистых линиях ведет к прекращению работ над улуч[шением] сортов. Учение о независим[мости] ГЕНа (далее одно слово неразборчиво) ведет к иссушен[ию] практики. Успехи передовой науки, выведение новых сортов и пород — достигнуты вопреки морганистам-менделистам" (16).

Зачем эти рассуждения о генах и их постоянстве могли понадобиться Лысенко в кабинете главного большевика? Разумеется, не только для того, чтобы обрисовать идейные разногласия со своими научными противниками, но и для вполне прозаической цели. Ему мешали жить проклятые гены и верующие в них вейсманисты-морганисты.

Начатая шумиха о колоссальном успехе с ветвистой пшеницей позволила Лысенко не просто выйти сухим из воды. Сталин без раздражения отнесся к письму Лысенко, отправленному 17 апреля 1948 года (17) и перешел к активной защите Лысенко и наказанию обидчика. Уже в мае членов Политбюро ЦК ВКП(б) собрали на незапланированное заседание. Спустя 40 лет, в январе 1988 года бывший секретарь ЦК партии Дмитрий Трофимович Шепилов рассказал мне об этом заседании.

"За мной заехал Андрей Александрович Жданов и сказал, что нас срочно вызывают "на уголок" (так мы между собой называли кабинет Сталина, в котором проводились заседания Политбюро; кабинет этот располагался в угловой части здания в Кремле). "Поедем в моей машине", — сказал мне Жданов. Когда мы приехали, в кабинете уже сидели почти все члены Политбюро и несколько приглашенных лиц. Я тогда заведовал отделом пропаганды и агитации, а отдел наш подчинялся М. А. Суслову, ставшему секретарем ЦК партии. Я должен сделать здесь одно отступление, чтобы вы поняли последующие события",

— добавил Шепилов (18) и поведал мне о том, что он по образованию был экономистом, до войны защитил диссертацию и получил степень доктора наук, ему предложили высокий пост директора Института экономики, но он ушел на фронт простым солдатом, а там уже дослужился до звания генерала и был переведен в аппарат ЦК ВКП(б).

Голос его — глубокий окрашенный обертонами баритон — звучал красиво, Шепилов старался произвести впечатление и рассказал мне о том, что, помимо увлечений экономикой, несомненной удачей на фронтах (ведь мог и остаться на поле боя), защитой докторской диссертации, была у него еще одна страсть: он неплохо пел, и друживший с ним великий тенор Иван Семенович Козловский не единожды пенял ему, что не по верной дороге он пошел, занявшись партийными делами и понравившись своим характером Сталину.

— Тебе надо было петь, — утверждал Козловский. — Представляешь, висела бы перед Большим Залом консерватории афиша "Иван Козловский, Дмитрий Шепилов. Русские романсы". А перед входом толпа, и все спрашивают: "У вас нет лишнего билетика?" Вот это судьба завидная!

Возвратившись к тому памятному заседанию Политбюро ЦК ВКП(б), он сказал, что, обладая дипломами юриста (он закончил МГУ), экономиста (позже закончил аграрный факультет Института красной профессуры), профессора и доктора экономических наук, он позволял себе иногда даже на публике не соглашаться по всем пунктам со Сталиным, а возражать ему.