Валерий Сойфер - Сталин и мошенники в науке

Но вместе с тем Жданов не был ни в коем случае безусловным защитником генетиков и генетики. Он утверждал: "Когда некоторые ученые говорят, что есть наследственное вещество — это чепуха". Он осудил также генетиков за то, что те "слишком увлеклись дрозофилой… что дрозофила отвлекает их от важнейших практических объектов…". Аналогично тому, как Лысенко (и Сталин!) делал акцент на абсолютности идеи переделки природы, Жданов говорил:

"Нам, коммунистам, ближе по духу учение, которое утверждает возможность переделки, перестройки органического мира, а не ждет внезапных, непонятных, случайных изменений загадочной наследственной плазмы. Именно эту сторону в учении неоламаркистов подчеркнул и оценил тов. Сталин в работе "Анархизм или социализм?"."

Сильнейшей стороной лекции было то, что начальник Отдела науки ЦК ВКП(б) восстал против краеугольного положения тех лет, принимавшегося в качестве аксиомы, — о переносе спора с генетиками в сферу политической борьбы, о разделении спорящих на сторонников буржуазного и социалистического мировоззрения. Это была одновременно и смелая (для партийного работника) и принципиальная (в идеологических условиях тех лет) позиция.

"Неверно, — сказал он, — будто у нас идет борьба между двумя биологическими школами, из которых одна представляет точку зрения советского, а другая — буржуазного дарвинизма. Я думаю, следует отвергнуть такое противопоставление, так как спор идет между научными школами внутри советской биологической науки, и ни одну из спорящих школ нельзя называть буржуазной".

Докладчик не делал секрета из содержания своей будущей лекции, и слухи о ней докатились до ушей "колхозного академика". Лысенко решил послушать лекцию, но сделал это необычным путем. Он сел в кабинете своего дружка М. Б. Митина, исполнявшего, наряду с другими, обязанности заместителя председателя Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний в здании Политехнического музея рядом с Большим залом лектория. В кабинет был проведен динамик, благодаря чему можно было, не ставя никого в известность, подслушать всё, о чем говорилось в зале.

Уже сам этот тайный маневр говорил о многом. Раньше Лысенко не прибегал ни к каким уловкам и открыто вступал в борьбу, но сейчас положение стало настолько плохим, что ни предотвратить выступление путем закулисных переговоров, ни, на худой конец, помешать Жданову в ходе лекции ни Лысенко, ни его дружки не могли. Можно себе представить, какое сильное впечатление на зал и докладчика произвело бы внезапное появление в зале Лысенко, которого вся страна знала в лицо.

Но этого не произошло. Лысенко сидел, отгороженный от зала лишь небольшим коридором и вслушивался в голос партийного лидера, впервые за много лет публично говорившего о его, Лысенко, роковых ошибках. Было что-то трагическое во всей этой сцене. Чем-то унизительным веяло от одного только вида худой, слегка ссутулившейся фигуры пятидесятилетнего Президента Академии сельхознаук, самого известного в стране ученого, вынужденного за плотно затворенной дверью внимать голосу молодого Жданова, беспощадно сбрасывавшего его с пьедестала еще при жизни. Он не нашел в себе сил встать из-за чужого стола и, сделав десяток шагов, войти в аудиторию, чтобы хоть что-то возразить лектору. Ему не хватило мужества и для того, чтобы скрестить шпаги с влиятельным критиком сразу после лекции. Они разъехались, не показавшись друг другу на глаза, и виновником умолчания, этой игры в прятки, был не Юрий Жданов, а Трофим Лысенко, трусливо отсидевший всю лекцию в одиночку в соседнем с залом кабинете.

На следующий же день слухи о публичных высказываниях Юрия Жданова разнеслись по Москве и потрясли многих. Еще через день после этого исторического события московские биологи собрались в Доме Ученых и с энтузиазмом обсудили лекцию молодого Жданова. Многие с надеждой ожидали, что, наконец-то, обанкротившийся во всех отношениях мошенник будет убран с руководящих постов.

Для Лысенко, слышавшего своими ушами всё сказанное, наступили дни тяжелых раздумий. Понимая, что высказывания начальника Отдела науки ЦК, да к тому же сына Секретаря ЦК партии и близкого к самому Сталину человека, могут значить очень много, он осознавал, что эта лекция могла оказаться началом конца его карьеры. Что делать? И вот тут Лысенко показал, что он был настоящим бойцом и гроссмейстером кабинетных игр. Он обдумал многоходовую партию, началом которой должно было стать обращение непосредственно к Сталину. Но он решил указать в письме и второго адресата, пока еще отвечавшего за подготовку лекторов высшего партийного звена, перед которыми его ославили. Иными словами, он указал вторым адресатом отца своего обидчика — А. А. Жданова. Письмо он написал достаточно пространное, изложил свои ощущения и открытое несогласие с Юрием Ждановым. Терять уже было нечего, всё складывалось хуже некуда. Как предлог для обращения он решил использовать просьбу об "отречении от престола":

"ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СОВЕТА МИНИСТРОВ СОЮЗА ССР

товарищу СТАЛИНУ Иосифу Виссарионовичу

СЕКРЕТАРЮ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ВКП(б)

товарищу ЖДАНОВУ Андрею Александровичу

от академика Т. Д. Лысенко

Мне, как Президенту Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина и даже как научному работнику, стало очень тяжело работать. Поэтому я и решил обратиться к Вам за помощью. Создалось крайне ненормальное положение в агробиологической науке.

То, что в этой науке шла и идет борьба между старым метафизическим направлением и новым мичуринским — это общеизвестно, и это я считаю нормальным.

В настоящее время по понятным причинам вейсманисты, неодарвинисты применили новый маневр. Они, буквально ничего не меняя в основах своей науки, объявили себя сторонниками Мичурина, а нам, разделяющим и развивающим мичуринское учение, приписывают, что мы, якобы, сужаем и извращаем мичуринское учение. Понятно также, почему весь натиск вейсманистов, неодарвинистов в основном направлен персонально против меня.

В этих условиях, мне, как руководителю Академии, работать крайне трудно.

Но все это было в известной мере нормальным и для меня понятным. Критерием истинности направлений и методов научной работы у нас является степень их помощи социалистической сельскохозяйственной практике. Это была основа, из которой я, как руководитель, черпал научные силы для развития мичуринского учения и для все большей помощи практике. Это также являлось наилучшим способом борьбы с метафизическими установками в биологии.

Несмотря на отсутствие научной объективности и нередко прямую клевету, к которой прибегали противники мичуринского направления, мне, хотя и было трудно, но, опираясь на колхозно-совхозную практику, я находил в себе силы выдерживать их натиск и продолжать развивать работу в теории и практике.