Валерий Сойфер - Сталин и мошенники в науке

Для Суслова это дело было крайне важно. Если бы показательный процесс над "космополитом и отщепенцем" Жебраком провалился, это могло для него закончиться крахом. За утерю такого выигрышного дела Сталин мог строго спросить. А Сталин хорошо помнил фамилию Жебрака: в мае 1948 года на заседании Политбюро он вдруг сказал, что нельзя "лить воду на мельницу жебраков". Эта его фраза показывала, что фамилия Жебрака и противоборство академика с такой фамилией с Лысенко застряли в памяти Сталина. Случай, когда к суду привлекли депутата и члена Президиума Верховного Совета БССР, Президента академии наук Белоруссии и в недавнем прошлом крупного аппаратчика ЦК, изобличенного в предательстве интересов Родины, был важен. Если бы вдруг Жебрак выскользнул из-под удара, сорвался бы с крючка сталинской инквизиции, это могло привести к падению самого Суслова {64} .

Предварительные слушания продолжались три дня — в пятницу тринадцатого и в понедельник и вторник — пятнадцатого и шестнадцатого октября. На него были вызваны те, кто написал письма протеста в "Правду", а также те, кого Жебрак "оскорбил" своей статьей. Итак, Радаева, Лисицын, Сабинин, Дубинин прибыли на следствие одновременно с Презентом, Глущенко, Турбиным, И. С. Варунцяном. Плюс к ним из Тимирязевки были приглашены дать показания директор академии В. С. Немчинов, секретарь парторганизации Ф. К. Воробьев, член парткома доцент Г. М. Лоза и профессора П. Н. Константинов, Е. Я. Борисенко и И. В. Якушкин.

Собранные свидетельские показания были полярно противоположными. Ученые (Лисицын, Константинов, Сабинин, Радаева, в какой-то степени Дубинин и Борисенко) выразили несогласие с положениями статей в "Литгазете" и "Правде", а команда лысенковцев вместе с руководством Тимирязевки и её партийными руководителями поступок Жебрака осудили (22).

Показательным стало и то, что по приказу из Москвы, буквально на следующий день после завершения предварительных слушаний в Министерстве образования, то есть 17 октября, в Белоруссии было срочно созвано общее собрание Академии наук БССР, на котором Жебрака освободили от обязанностей президента Академии. Белорусские академики послушно проголосовали за это решение. Жебрак мужественно оборонялся и откровенно сказал о своих научных расхождениях с Лысенко, но под конец заседания у него случился сердечный приступ. Обследовавший его в момент приступа директор Белорусского Института клинической медицины профессор С. Г. Мелких предписал ему больничное лечение в течение 2–3 недель и сразу же отправил письмо заместителю председателя Совета Министров СССР К. Е. Ворошилову, лично знавшему Жебрака с времен гражданской войны. Он описал неэтичное и просто грубое поведение коллег Жебрака на этом заседании, продолжавшемся 5 часов подряд. Ворошилов переправил письмо секретарю ЦК Кузнецову (23), но никаких изменений в судьбе Жебрака произойти не могло: воля Сталина была "священна".

Жебрак, прекрасно понимавший механику действия властей в подобных случаях, не внял требованию врачей, а после заседания не лег в больницу и сразу, не появляясь дома, уехал из Минска. Он сначала прятался за городом, а оттуда через два дня перебрался в Москву (как его сын Эдуард Антонович Жебрак рассказал мне в 1994 году, отец позвонил домой, узнал, что к ним уже наведывались чины из органов безопасности и решил исчезнуть с глаз долой). Позже сын говорил мне, что министр госбезопасности Белоруссии Лаврентий Цанава (настоящая фамилия Джанава) требовал передать отцу, чтобы тот вернулся хотя бы ненадолго домой. Жебрак решил, что его хотят арестовать, и приказу не подчинился.

На следующий день после появления в Москве, 20 октября, он направил длинное письмо В. М. Молотову с объяснением того, как его статью в 1945 году одобрили высшие партийные чины, напомнил, что все эти годы он был на важных государственных постах и никто никогда не подвергал сомнению правильность его статьи. Он изложил свои разногласия с Лысенко и сообщил, что не согласен с вызовом на "Суд чести" (24). Ответа на письмо он не получил, да и не мог получить. Пытаясь обороняться, Жебрак еще не понимал, что в его дело вмешался сам Сталин, против мнения которого никто пойти не мог. 1 ноября он написал короткое письмо Суслову, в котором выразил возмущение тем, что Лысенко уговаривает разных людей посылать в "Правду" письма в поддержку статьи Лаптева.

В эти дни Кафтанов всеми доступными средствами разыскивал Жебрака, чтобы вызвать его на "Суд чести". Настойчивость министра могла объясняться тем, что он мог получить инструкцию непосредственно от Сталина. Можно так думать, поскольку Кафтанов был лично знаком со Сталиным еще с начала войны с фашистами: его, тогда еще довольно молодого человека, Сталин назначил руководителем научно-технического совета, которому было поручено изучить вопрос о том, надо ли срочно приступать к созданию атомной бомбы. Поэтому нельзя исключить, что прыть в проведении суда чести могла быть вызвана приказом лично Сталина.

Жебрак позвонил Кафтанову, известил его, что болен, что у него есть врачебное заключение о необходимости находиться на постельном режиме. Тогда 1 ноября Кафтанов отправил с нарочным письмо А. А. Кузнецову, в котором известил секретаря ЦК, что Жебрак злобно манкирует болезнью, скрываясь от суда советской общественности (25). Кузнецов начертал резолюцию на письме министра с просьбой распорядиться срочно созвать суд чести — "Согласен" (26). Суд собрался, но Жебрак опять не явился. Тогда члены суда послали Кузнецову жалобу на безобразное поведение Жебрака и попросили оказать на него, члена партии, воздействие. Они также сообщили, что якобы ранее Жебрак сам назвал дату 30 октября, когда он приедет на суд, но, по их словам, в тот день он позвонил в министерство и сказал, что, обдумав всю ситуацию, решил на суд вообще не являться.

Тогда Кузнецов приказал сотруднику аппарата ЦК Баранникову, который раньше поддерживал контакты с Жебраком, разыскать последнего и приказать ему явиться на суд. Это было сделано, и 21 и 22 ноября 1947 года "Суд чести" над Жебраком состоялся. Он начался в присутствии огромного числа созванных со всей Москвы слушателей. Было разослано 1200 извещений сотрудникам научных и правительственных организаций, около 1100 человек собрались в Большом зале Политехнического музея в центре Москвы (правда, на второй день число зрителей уменьшилось до 800). Ни одного из критиков Лысенко (Константинова, Сабинина, Лисицына или Радаеву) на суд не допустили. Слово было предоставлено только тем, кто уже показал себя сторонниками линии на осуждение "пресмыкательства перед Западом". Жебрак несколько раз просил суд ознакомить присутствующих с его статьей в американском журнале, чтобы убедить их в том, насколько он был патриотичен, но Кочергин с ожесточением в голосе каждый раз просьбу отвергал. Турбин изо всех сил старался опорочить Жебрака, используя звонкие политиканские наскоки, бичуя с размахом и Жебрака, и заслуженных американских ученых, и генетиков вообще {65} . Антон Романович умело и спокойно оборонялся, и жесткого решения в отношении его принято не было. 27 сентября 1947 года "Суд чести" объявил ему общественный выговор, добавив, что решение на 5 страницах будет "приобщено к личному делу профессора Жебрак А. Р." (27).