Валерий Сойфер - Сталин и мошенники в науке

Отказался Деборин и от прежнего утверждения, что философские вопросы имеют академическое значение и не могут зависеть от прихотей внутрипартийной борьбы. Если раньше он, Стэн и другие его сторонники заявляли, что смешение философии и политики ненаучно, то в заключительном слове он уже заявил, что партийность в науке философии важна, что она позволяет сделать правильные практические выводы в теории, что философы обязаны обращаться к актуальным задачам социалистического строительства, а, с другой стороны, "к тем задачам и к той борьбе, которую ведет партия повседневно". (29).

Пришлось ему сказать и о "Письме десяти". Можно себе представить, каких мук стоило Деборину признание в том, что "философское руководство" (то есть он сам) сделало грубейшую политическую ошибку, напечатав это письмо. Согласившись с тем, что философская дискуссия связана с "современным моментом чрезвычайно обостренной классовой борьбы", Деборин даже добавил, что его ближайшие соратники Стэн и Карев в прошлом допустили ошибки "левого" порядка и потребовал от них, чтобы, порвав с "левизной", сейчас они "со всей резкостью и большевистской прямотой отмежевались от "право-левого" блока" (30).

Возможно, Деборин надеялся, что, публично признав ошибки, он спасет своих соратников и сохранит позицию руководителя философского направления в Академии. Но ему показали, что он больше не рассматривается лидером в Комакадемии, где он еще недавно играл партию первой скрипки: текст проекта резолюции четырехдневной конференции Комакадемии на последнем заседании 20 октября было поручено подготовить тем, кто в академии еще не состоял — Митину со-товарищи (что могло означать только, что такой приказ пришел сверху).

Когда в конце ноября проект резолюции был подготовлен, стало ясно, как митинцы расстарались. В нем уважительный академический тон отсутствовал напрочь. Те, кто противились митинским (на деле сталинским) утверждениям, были названы "ренегатами из правого крыла партии" и битым слогом утверждалось, что "Руководящая группа правления ОВМД (Общества воинствующих материалистов-диалектиков) не только не возглавила самокритику на философском фронте, но, наоборот, упорно сопротивлялась развертыванию самокритики, не сумела поставить на правлении ОВМД и перед местными организациями всей суммы вопросов, поднятых во время дискуссии, всячески затушевывая и замазывая остроту политических и теоретических разногласий" (31). Всё в этой резолюции полностью соответствовало духу и стилю Сталина, включая ссылки на "ренегатов" из "Правого крыла" партии.

23 ноября этот проект резолюции обсудили на заседании правления ОВМД. Деборин вместе с некоторыми своими сторонниками проголосовал за основные положения резолюции. Митину, Юдину и еще нескольким из их сторонников удалось даже большинством голосов включить в резолюцию общества пункт, что "ОВМД не может допустить пребывания в его рядах людей, причастных к двурушнической, предательской борьбе "право-левого" блока против генеральной линии партии и ее ЦК" и что ОВМД "немедленно исключает из своих рядов" В. Резника, Зонина, Я. Стэна и Н. Карева. Однако Деборина оставили в правлении ОВМД и включили в комиссию, которой было поручено выработать обращение к членам Ассоциации ОВМД. В комиссию, кроме Деборина, вошли Митин, Тащилин, Юдин, Разумовский (32). Руководство ОВМД перешло целиком к группе Митина — Юдина.

Несомненно, Деборин в эти дни мучительно обдумывал свою судьбу и действия. Почти два года он стойко противостоял множеству нападок и не мог не понимать, что все эти напасти происходят из-за одной тривиальной причины, из-за того, что он отказался публично прославить Сталина. Но он не мог не осознавать, что выступи он с таким заявлением, он пошел бы против научной истины. Переход в разряд обманщика претил ему, но вот под давлением доноса Ярославского, фактически никакого отношения к делу не имеющего, он вынужден был от многих своих позиций отказаться. Конечно, и в своем раскаянии он не прибег к наверняка спасительным фразам и не произнес чего-то вроде, что только благодаря мудрым и идущим впереди всей философской зауми сталинским выводам он прозрел и увидел глубину своего падения и как ученого, и как воспитателя молодежи, и как руководителя коллектива ученых. Деборинское признание ошибок было далеко не таким, какого мог ждать Сталин.

А через несколько дней произошло событие, которое резко отличалось от того, что стало привычным в советской стране в те времена. Деборин решил отказаться полностью от признания собственных ошибок. Он пересилил страх и нашел в себе силы публично защитить свои убеждения, честь и достоинство, а также встать на защиту своих верных учеников. Когда комиссия президиума Комакадемии собралась, чтобы окончательно принять резолюцию по докладу Милютина, Деборин вышел и зачитал письменное заявление, в котором напрочь отказался признать за собой теоретические ошибки. Так мог поступить только честный и исключительно (можно сказать — запредельно) смелый человек. Его отказ означал, что Сталину не удалось его сломать и что придется искать иные методы воздействия на непокорного "главу философской армии". Возможно, непоколебимостью собственной позиции Деборин не только ответил Сталину прямо и недвусмысленно. Своей твердокаменностью он мог спасти себе жизнь.

Мы увидим ниже, что Сталин решил поломать ситуацию иным путем — чисто приказным — использовав для этого новых марионеток из партячейки ИКП и послушный Центральный Комитет партии.

В жизни многих людей бывают минуты, когда им приходится решать нелегкие моральные проблемы, высказывать нелицеприятные суждения о ком-то из близких или даже о начальственных фигурах. Многие стараются обойти острые углы, уйти в тень, заболеть или прикинуться глухими и плохо видящими. Но в среде ученых требования к рецензентам, к тем, кто дает отзывы или рекомендации, жестче и опреденнее. Увиливание и нечестность видны сразу, репутацию можно потерять в одночасье, а восстановить её на прежнем уровне уже не удается никому. Шлейф непорядочности тянется за человеком "научно несоостоятельным" годами, порой всю жизнь. Поэтому можно понять Деборина, Стэна, Карева и десятки их сподвижников, не согласившихся с нападками Ярославского по поводу непризнания ими высокого научного уровня работ И. В. Сталина и даже более — не признавших за Сталиным вовсе никаких научно-философских достижений.

Время показало, что подхалимские по смыслу декларации Митина, Ральцевича, Юдина, Ярославского и примкнувших к ним "прославителей" Сталина вызвали шок среди грамотных ученых в те годы и навсегда поставили крест на репутации внешне преуспевших "прославителей". Но им видимо не было дела до будущих разоблачений, голос подхалимов звучал всё чаще и громче.