Александр Пыльцын - Откровенные диалоги о штрафниках Великой Отечественной

Бакулин А.: А были среди штрафников те, кого, по вашему мнению, наказали незаслуженно?

Пыльцын А.В.: Трудно сказать. Обижались-то на приговор многие, но вы же понимаете: редко человек считает наказание вполне справедливым!.. Однако, ещё раз скажу: есть законы военного времени. То, что в мирное время может легко сойти с рук, на войне не прощается. Но мы, офицеры штрафбата, никогда не смотрели на своих бойцов как на преступников, тем более как на уголовников!.. Поэтому нам так дико сегодня смотреть «Штрафбат» Володарского и Досталя! Мы, собственно, и не пытались вести со штрафниками какую-то особую, не такую, как с прочими солдатами, воспитательную работу. Идёт война — она сама перевоспитает, сама позволит человеку искупить свою вину, если, конечно, его проступок был лишь случайностью. И бойцы-переменники старались как можно скорее искупить свою вину. Они же офицерами были, то есть опытными воинами, людьми, как правило, отважными, понимающими, что такое честь. Но, конечно, порой к нам попадали вовсе не по досадной случайности. Попал ко мне в роту бывший офицер-гвардеец по фамилии Редкий. Он был этаким рубахой-парнем, весельчаком, знатоком анекдотов. Назначили его командиром отделения моряков. Мне сразу не понравилась его склонность к безудержному хвастовству, но поначалу я не придал этому значения, думая, что такой энергичный офицер в трудную минуту не подведёт. И вот что случилось при том самом форсировании Одера. Перед началом преодоления этого водного рубежа мне докладывали о состоянии взводов и между прочим сказали, что «мой резерв» надёжно укрыт в прочной землянке. Я удивился: «Какой резерв? Я не назначал никакого резерва!» Иду к указанной землянке и нахожу там отделение Редкого — все бойцы из моряков. Спрашиваю у бывшего капитана, кто назначил его отделение в резерв? Он, страшно растерянный, начинает в ответ сбивчиво врать. Оказывается, он придумал историю с резервом! Всех обманул — и взводного командира, и собственных бойцов-переменников: решил отсидеться во время форсирования реки в землянке!.. Когда моряки узнали, в какую историю они попали из-за своего командира, то пришли в ярость и предложили мне немедленно расстрелять труса и лжеца. Но я на такое не решился, хотя в данном случае имел такое право, а только отобрал у Редкого оружие и решил отправить его под конвоем в штаб штрафбата: пусть с ним трибунал разбирается. И надо же тому случиться — как только Редкий вышел из землянки, прямо над ним разорвался немецкий бризантный снаряд и изрешетил его. Сама судьба покарала труса и дезертира.

Бакулин А.: Сейчас бы сказали: «Бог наказал»… Александр Васильевич, а вы — человек верующий? Говорят, что на войне, в окопах, атеистов не было…

Пыльцын А.В.: Скажу честно: я от церковной жизни далёк. Крещён, даже помню детали крещения. Молиться с детства не приучен, да и не желаю на старости лет изображать в храме «живой подсвечник», как это делают иные наши руководители. И потом, судите сами: обычные солдаты приходили на фронт по большей части из деревень, многие ещё чтили старые традиции, кто-то, возможно, хранил и веру… А наши бойцы были офицерами! То есть людьми по тому времени очень образованными, а каково было тогда образование? Атеистическое. Поэтому никаких разговоров о Боге я от них никогда не слышал, и сам их не вёл. Но с другой стороны — я сейчас не могу не задумываться: ведь кто-то же, что мы называли Судьбой, хранил меня все эти годы… Сам я не прятался от пуль, а рядом со мной гибли мои товарищи… Почему один погибает, а другой в той же обстановке остаётся в живых? Это не объяснишь иначе, как вмешательством некой Высшей Силы. Вот в эту-то высшую силу, хранившую меня, я верю! Возможно, я остался жив ради моей матери: двое моих братьев погибли на войне, а я, младший, один остался… ей в утешение.

Бакулин А.: Вы можете вспомнить тот момент, когда вам стало ясно, что победа точно будет за нами, что, сколько бы ещё ни длилась война, мы всё-таки победим?

Пыльцын А.В.: А у нас такая уверенность была с самого начала. Хоть и долго отступали — до самой Волги… Но нет, никакие сомнения нам и в голову не приходили. «Мы победим!» — это было железно. Не может быть, чтобы мы не победили!.. Даже представить странно, чтобы я когда-то размышлял: «А вдруг мы проиграем… Что я тогда делать буду?» Нет, нет! Тем более что нас Сталин ведёт! А в его гениальности мы ни секунды не сомневались! Его предсказания обязательно сбудутся, а он сказал: «Наше дело правое, победа будет за нами!» И никаких разговоров. А что второй фронт не открывали ни в 41-м, ни в 42-м, ни в 43-м, — хотя Сталин и обещал, что откроют, — так мы это относили не к тому, что Сталин ошибся, а к тому, что те сволочи не хотят воевать! «Но мы и без них победим». Это сейчас говорят: «На что нам Победа — мы бы сейчас под немцами баварское пиво пили!..» Нет, знаем мы, что за пиво они нам готовили!..

Вы, может быть, подумаете, что я так хорошо говорю о штрафниках, потому что сам командовал ими. Но вот как вспоминал о них человек посторонний, ветеран боёв в Белоруссии, старшина Г. Власенко: «В абсолютном большинстве это были люди порядочные. Скажу даже — высокого долга и высокой воинской морали. Вина у каждого была своя. Рядом могли находиться и растратившийся пожилой интендант, и юный балбес-лейтенант, который по пьянке подрался из-за смазливой медички… Но наступал момент внутреннего преображения, и эти люди становились едины в том, что в бой шли, как на молитву. Запомнилась одна деталь: между собой они обращались на “Вы”. Матерная брань считалась дурным тоном. А если отринуть высокопарность, то допустим и такой мотив: пусть меня ранят, пусть погибну, так ведь реабилитируют! И семья в тылу получит деньги по восстановленному офицерскому аттестату».

Вот так говорит незаинтересованный свидетель. От себя добавлю: действительно, наши бойцы нередко обращались друг к другу на «вы» и по прежним званиям: «товарищ полковник», «товарищ майор»…

Бакулин А.: Александр Васильевич, вам, наверное, приходилось встречаться на фронте с нашими прославленными военачальниками?

Пыльцын А.В.: Конечно, приходилось. Вот например, командующий 3-й армией Первого Белорусского фронта, генерал-лейтенант Горбатов Александр Васильевич, мой тёзка по имени-отчеству. Наш штрафной батальон в 1944 году вошёл в состав армии, которой он командовал. Генерала Горбатова я впервые увидел в феврале 1944 года у белорусского города Рогачёва, перед тем, как штрафбат отправился в рейд по тылам противника. Перед началом операции нас построили, и вот — подъезжают виллисы, из них выходят большие начальники, и главный среди них — рослый статный генерал, опирающийся на тяжёлую суковатую палку. Чем он привлёк моё внимание? В первую очередь, каким-то не генеральским, отеческим тоном: он говорил с нами мягко, сердечно, называл всех «ребятами»… Я слушал Горбатова и всё время смотрел на палку в его руках: видимо, генерал ещё не оправился после ранения. А потом знающие люди рассказали мне, что палка эта особая, предназначенная для того, чтобы «учить дураков»: Горбатов всегда относился к солдатам с любовью, но порою ему случалось пускать свою палку в ход… А вообще-то Горбатова все очень любили и называли Батей-генералом; о нём было известно, что он с юности дал слово никогда не пить, не курить и не сквернословить. Генерал и к штрафникам всегда оставался справедливым и старался помочь им вернуться в офицерский строй. Перед рогачёвским рейдом он твёрдо пообещал нашим бойцам-переменникам, что все, кто хорошо проявит себя в ходе операции, и раненые, и здоровые, будут освобождены из штрафбата, а особо отличившиеся получат к тому же ордена или медали. Когда Горбатов сказал эту фразу перед нашим строем, весь батальон, как один человек, вздохнул с надеждой. До сих пор помню этот общий вздох, усиленный лесным эхом! И генерал сдержал слово!..