Александр Пыльцын - Откровенные диалоги о штрафниках Великой Отечественной

Иринчеев Б.: Александр Васильевич, была ли какая-то специальная пропаганда у немцев для штрафников? То есть они кричали вам, что переходите к нам, что мы знаем, что вы обижены вашими властями несправедливо.

Пыльцын А.В.: Когда немцы узнавали, что перед ними штрафной батальон, что он из офицеров, забрасывали нас листовками: листовка-пропуск, ШВЗ — «штык в землю». Вот эта листовка якобы даёт право перейти к немцам, а там советского штрафника полностью на офицерский паёк посадят, денщика приставят, в общем, такие расписывали райские условия, что только переходите. И не один случай такой был, когда нас забрасывали листовками. Забрасывали листовками даже с такими текстами: «А вот сын Сталина Яков Джугашвили уже сдался, и он призывает вас переходить! Да ещё сын Молотова…» — а мы знали, что у Молотова и сына-то не было. И всё с фотографиями: вот сын Сталина, а вот и сын Молотова.

Иринчеев Б.: Был же запрет читать вражеские листовки, за это тоже можно было получить серьёзное наказание?

Пыльцын А.В.: Дело в другом. Я вам скажу: политработники и особист наш очень рьяно следили за тем, чтобы никто не поддался этой агитации. А потом поубавилось у них прыти, когда поняли, что эти листовки бойцы-штрафники используют только для одного дела — по большой нужде. Даже самокрутки с махоркой из этих листовок не накручивали — брезговали: «Эту гадость немецкую ещё я буду в рот брать? Только в другое место!» Наш доктор предупредил, что бумага может быть отравлена.

Так что были листовки, была агитация, пропаганда была ещё и голосовая, громкоговорители. Запускали на всю мощь то «Катюшу», то какую-то песню «Вольга-Вольга, мути Вольга» на немецком языке, а потом выкрикивали призывы сдаться, но это было бесполезно. У нас не было случаев, чтобы кто-то поддался под эту агитацию.

Иринчеев Б.: А как была поставлена политическая работа? Вот вы сказали, что был замполит в батальоне, и как он?

Пыльцын А.В.: Во-первых, поначалу, когда батальоны формировались, замполиты были даже во взводах — политрук взвода был, политрук роты, комиссар батальона и целый политаппарат агитаторов. А потом политрука взвода убрали из штата, и замполита роты. Но вот почему-то партполитаппарат батальона остался, может быть, даже за счёт убранных снизу из подразделений он стал довольно большим, и уже в каждую роту был направлен агитатор. И в моей роте был агитатор — майор Пиун, потом был ещё майор Оленин, штрафники их любили, об Оленине говорили: О, Ленин идёт. Фамилию Оленин делили: О-Ленин. Оба они хорошие были офицеры, душевные, подающие именно боевой пример. Политработники по документам в штабе узнавали, кто из них был членом партии или только кандидатом, кто комсомольцем. У них партбилет и комсомольский билет где-то в другом месте были, но они коммунистами, комсомольцами остались в душе, потому что знали: это временное лишение его прав и возможностей, под руководством политработников, а иногда и сами определялись в партийные группы. Вот политработники и проводили свою работу в таких нештатных партийно-комсомольских организациях. Так что политработа велась, да и мы, командиры-коммунисты, в стороне не стояли.

Когда мы стояли в обороне или на формировании были, каждый день читали свежие газеты, а если газет не доставалось — написанные от руки сводки Совинформбюро приносили к нам в окопы. И это тоже очень важная и ценная работа политаппарата.

Я опять говорю: в семье не без урода — был у нас один политработник капитан Виноградов, которого терпеть не могли, потому что он не был политработником в душе, он был какой-то провозглашатель лозунгов, которых сам он наверняка не понимал или не принимал. Известно, что во время войны все мы получали не зарплату, а положенное денежное содержание. Вот у меня, командира взвода, оно было 900 рублей, на 100 рублей больше, чем в стрелковом батальоне. И у гвардейцев тоже на 100 рублей было больше. Так мы говорили: «О, наш батальон почти гвардейский, потому что у нас оклады гвардейские!» Было правилом высылать денежные аттестаты на семьи. Таким образом, значительная часть наших окладов уходила нашим родным в тыл, часть мы оставляли себе, но большая часть уходила подпиской на ежегодные внутренние государственные займы. И вот Виноградов, которого мы не любили, всегда призывал каждого офицера подписываться на 3 месячных оклада. Мы и без его агитации, как и каждый год, все подписались на 3 оклада. А потом узнали через начфина — этот политработник сам только на 1 оклад подписался! Он нас агитировал, а сам этого не делал. Вот такие «политработники» бывали, их не любили. Но такой был один у нас в батальоне, и слава Богу.

Иринчеев Б.: Александр Васильевич, вы сказали, что 5 лет по приговору трибунала заменяются месяцем в штрафбате. А вот за то время, что вы воевали в штрафном батальоне, был ли, действительно, такой тихий месяц, что человек мог просто отсидеться и не участвовать в серьёзных боевых действиях?

Пыльцын А.В.: Нет. У меня был ординарец Женя, я потом фамилию уже по документам узнал, а так я не помнил его фамилию — Женька-ординарец, и всё. Он был младшим лейтенантом в ремонтной мастерской. Отремонтировали трофейный мотоцикл, и он, проверяя качество ремонта, погонял этот мотоцикл по деревням. Сбил девочку и попал за это в штрафной батальон. Он попал ко мне во взвод после рогачёвского рейда. Когда на реке Друть брали плацдарм, он был у меня ординарцем и, честно говоря, спас меня, когда я провалился под лёд на Друти, вытащил из полыньи. А потом мы были на формировании, встали в оборону, пошли в наступление. Так он пробыл в батальоне (я не помню, сколько ему дали — месяц или 2), дольше своего срока, потому что в боях не участвовал, а отбытием установленного срока в штрафбате считались только боевые действия. Так что если месяц боевых действий, это редко, кто выживал или не был ранен. В боях, когда мы под Рогачёвом были, 3 дня воевали, и всех, кому 3 месяца было, кому 2 месяца, кому месяц, но за эти дни боёв, где они проявили себя подвигами (без ранений) — все они ушли из батальона, восстановлены полностью в своих правах офицерских, вернули награды. Им всем вернули воинские звания, какие у них были. Это было первое условие по Положению о штрафных подразделениях, что человек может искупить свою вину подвигом, а только во-вторых, если ранен будет или, тем более, если убит. Убитые все на войне святые, все ни в чём не виновны. Так вот мой ординарец Женя Вдовин пробыл в ШБ больше, чем ему было установлено, потому что какую-то часть срока он не был в боях. Так что 2–3 месяца — это понятие весьма растяжимое, главное — воевать хорошо. Будешь воевать хорошо — никакого месяца, никаких 3 месяцев тебе не понадобится. Вот такие случаи у нас были.