Сара Брэдфорд - Лукреция Борджиа

В августе Лукреция вновь чувствовала себя неважно и с 15-го числа на люди не показывалась. Это обстоятельство, не вдаваясь в подробности, Проспери приписал ее обычному заболеванию (« il solito male sua»). Лукреция в письме рассказала мужу о сыновьях: Эрколе в то утро, по распоряжению Альфонсо, уехал из Феррары, а Ипполито остался, потому что занемог и не выходил, опасаясь серьезной болезни. Возможно, из-за беспокойства за жену, из-за того, что болезнь мешает ей исполнять государственные обязанности, Альфонсо вернулся в Феррару и окунулся в административную работу. Он разделил обязанности секретарей, занимавшихся международными делами: Опизо да Реми работал над вопросами отношений с Миланом и Францией, а Бонавентура Пистофило — с Римом и Венецией. Герцог сам начал давать аудиенции — «…дай-то, Господи, чтобы он преуспел [в этом] к удовлетворению подданных», — прокомментировал Проспери, и это его замечание, вкупе с другими подобными высказываниями, наводит на мысль, что в администрировании Альфонсо был не слишком силен. Прошла неделя, и он по-прежнему энергично продолжал работать: перед завтраком давал аудиенции, потом вместе с двумя секретарями, Иеронимом Маньянимо и адвокатами рассматривал прошения. По свидетельству Проспери, делал он это с удовольствием, в особенности нравились ему аудиенции. «Ваша матушка, — писал он, — тоже это любила в те благословенные времена». «И, сказать по правде, это настоящее дело для правителя, и подданные очень этим довольны… никто при этом не может оказать слишком большого влияния на Его Сиятельство, все ощущают себя почти равными (курсив С. Б.)». Альфонсо проявлял большую заинтересованность в укреплении обороноспособности Феррары. Каждое утро он ходил в квартал Борго ди Сотто: там рыли рвы и насыпали валы. Валы должны были быть не ниже, а то и выше дворца, самого высокого здания в городе. Стены и башни строили так, чтобы в них можно было установить артиллерийские орудия. «Жалко, — писал Проспери, — что почти все здания в этом квартале ровняют с землей, в том числе и красивый монастырь Сан Сильвестро, основанный еще святым покровителем нашего города». Когда герцог уехал в Комаккьо, Лукреция снова принялась за рассмотрение прошений и каждый день давала аудиенции, пока мужа не было в городе.

В конце ноября Альфонсо отправился ко двору французского короля: ему хотелось вернуть наконец Модену и Реджо. Понтифик обещал передать ему эти два города за 40 тысяч дукатов, которые он [Лев X] заплатил за них императору. Дополнительно Лапа запросил 14 тысяч дукатов (эти деньги, по его словам, он истратил на управление городами). Официально пришли к согласию, и в феврале 1516 года во Флоренции нотариально заверили документы, причем герцога поддержали два короля — Франциск I и Генрих VIII. Альфонсо пообещал выплатить деньги, которые потребовал от него папа. Ничего, однако, из этого не вышло, более того, теперь Лев X задумал женить своего племянника, Лоренцо Медичи, на французской принцессе и отдать ему Феррару. По приглашению Франциска I Альфонсо поспешил в Париж: в декабре, по случаю сближения Англии и Франции, там ожидали прибытия английских послов.

Перед отъездом Альфонсо пригласил придворных и знатных горожан и объявил им: «Я вызвал вас, чтобы доложить: Его Королевское Величество официально пригласил меня к себе. Вот и все, что я хочу сказать, за исключением того, что я вверяю вам свою жену, детей и мое государство (lе cose тiе), и если со мной что-нибудь случится, вам нужно сделать для них то, что вы сделали бы для меня». Альфонсо слыл молчуном, да и сейчас сказал он немного, но тем больший вес имели произнесенные им слова. «Находясь под впечатлением от услышанного, приглашенные на некоторое время онемели, а затем напомнили ему о том, что его народ не раз доказывал, что верит в него, и Его Сиятельство не должен в этом усомниться. На это он ответил, что уедет теперь с легким сердцем, иначе бы не тронулся с места».

Лукреция осталась у кормила власти, и вновь она рассматривала прошения и. как обычно, давала аудиенции. Герцогиня часто приглашала придворных Альфонсо пообедать с ней. Она разделяла озабоченность мужа относительно безопасности семьи и утром, в день отъезда Альфонсо, написала в Рим письмо понтифику. Цель послания — развеять возможные подозрения Льва касательно поездки Альфонсо во Францию. Она подчеркнула тот факт, что король сам его вызвал, и заверяла папу в том, что Альфонсо всегда готов подчиняться понтифику «как самый преданный и послушный сын и слуга». Она добавила, что и сама так же верна папе, а потом попросила его «в отсутствие герцога поддержать нас, наших детей и государство, вверенных его власти».

Вскоре после отъезда Альфонсо во Францию Лукреция получила известие о смерти своей матери в Риме. Незадолго до этого она писала Изабелле: «Мать все еще больна, и жизнь ее скоро окончится». Любопытно, что она использовала слова la matre — мать, а не mia matre — моя мать. Тем самым, сама того не подозревая, она подчеркнула дистанцию, всегда разделявшую ее и Ваноццу. Новость о смерти Ваноццы дошла до Альфонсо, только когда он приехал в Париж. На письмо его с выражением соболезнования Лукреция ответила собственноручно и о кончине матери высказалась весьма неожиданно: «Благодарю Вашу Светлость за слова утешения, высказанные в столь дорогом для меня письме… Вы окончательно сняли с моей души ту незначительную боль, которую, против своей воли, я иногда испытывала в связи со смертью матери. Достаточно. Я не хочу больше об этом слышать…»

Отсутствие горя удивительно, если сравнить слова, которые произносила она даже по случаю смерти Жофре. Лукреция не видела свою мать с тех пор, как семнадцать лет назад уехала из Рима. В то время как Чезаре был близок к матери, Лукреция, похоже, всегда от нее дистанцировалась. Она была привязана к отцу, а дочерние чувства перенесла на Ариадну де Мила. В архивах Эсте уцелели несколько писем Ваноццы. Носят они, скорее, деловой характер. В первом письме, датированном февралем 1515 года, Ваноцца просит Лукрецию и Альфонсо. чтобы те похлопотали за нее перед герцогом Милана. Ей надо было, чтобы миланский герцог защитил ее от некоего Джованни Паоло Паньяно. Паньяно утверждал, что она задолжала ему 300 дукатов. Письмо Ваноццы жалобное, почти истерическое. Неудивительно, что дочь почувствовала раздражение.

Этот Паньяно, — написала Ваноцца, — думает лишь о том, чтобы досаждать мне всю мою жизнь. А потому я прошу Вашу Светлость, чтобы Вы приложили все усилия и освободили меня от такого преследования, нашли бы средство, чтобы я больше не испытывала страха. Все это может стать причиной моей погибели и потери тех небольших средств, которыми я владею. Я прошу, чтобы Ваша Светлость, вместе с достопочтенным господином герцогом, Вашим супругом, послали преданного и проверенного слугу к достопочтенному герцогу Милана с рекомендательными письмами, в которых Вы попросите достопочтенного герцога вмешаться. Нужно, чтобы он поговорил с Паоло и заставил его замолчать и прекратить меня мучить… Он [Паоло] всегда действовал против меня, словно бы я самый злобный человек на свете. Он, должно быть, думает, что я совсем одна, лишена помощи и сочувствия, что не найду никого, кто вступился бы за меня, но я благодарю всемогущего Бога… что ни Он, ни люди меня не покинули, а потому снова молю Вашу Светлость не оставить меня Вашей милостью.