Николай Попов - Открывая новые страницы... [Международные вопросы: события и люди]

Сталин, расхаживая вдоль стола, как обычно, раскуривая трубку, подошел близко к Литвинову, сказал:

— Товарищ Литвинов, вы можете ручаться только за себя. Вот мне говорили, что Енукидзе честный человек, а он оказался врагом народа.

Продолжать разговор со Сталиным было бесполезно. Все последние годы Литвинов видел, куда идет этот человек. Его особенно волновали нарушения законности, которые начались задолго до тридцать седьмого. Он спасал, кого мог, не только соотечественников. Зарубежная пресса все чаще сообщала об аресте иностранцев — инженеров, других специалистов, коммерсантов. Однажды Литвинов позвонил Дзержинскому:

— Феликс Эдмундович, вы мешаете нам работать. Арестовываете иностранцев и, думаю, часто без всякого основания…

Дзержинский сказал Литвинову:

— Приезжайте, возьмите пропуск в тюрьму. Вам откроют все камеры. Можете лично ознакомиться с делами арестованных. Если установите, что кто-то арестован без основания, освобождайте этих людей.

Многие арестованные иностранцы были освобождены и выехали за пределы СССР. После смерти Дзержинского о подобном и мечтать было нельзя…

На улицах Москвы, Ленинграда появились плакаты: три столпа державы — нарком по военным и морским делам Ворошилов, карающий меч пролетариата Ежов, руководитель советской дипломатии Литвинов. На плакате Литвинов изображен улыбающимся, в руках папка с надписью: «Политика мира».

Но Литвинов уже знал, что его заместитель Потемкин по поручению Сталина и Молотова публикует в журнале «Большевик» статьи, противоречащие точке зрения Литвинова на принципы внешней политики.

Сталин внешне подчеркивал значение деятельности Литвинова, был щедр на похвалы и награды, иногда чисто по-азиатски делал царские жесты: после возвращения Литвинова из Вашингтона в 1933 году, успешного завершения переговоров с президентом Рузвельтом «подарил» Литвинову свою дачу в Фирсановке близ Москвы. Максим Максимович в кругу близких обронил: «Ермак за покорение Сибири получил шубу с царского плеча. Я за «покорение» Америки — дачу». Были и другие признаки «благоволения», как та телеграмма Сталина Литвинову в Женеву: «Инстанция высоко оценила вашу блестящую речь».

Между тем из Наркоминдела продолжали исчезать опытнейшие сотрудники. «Новых» назначали без ведома наркома. Литвинову становится известно, что за его спиной полпреды получают указания Молотова, что в Берлине торгпред Канделаки ведет тайные переговоры с Герингом и Шахтом…

И тогда Литвинов пишет в правительство заявление об отставке, хотя сомнения в правильности этого шага не дают покоя. Не будет ли трусостью уход с поста в такое сложное время? И не правильнее ли попытаться спасти то, что еще можно спасти? Ведь от советской дипломатии требуются новые шаги, новые поиски, возможно, компромиссы… И он не подал заявление. Оно осталось в сейфе до той ночи на 4 мая 1939 года, когда Берия, Маленков и Молотов прибыли смещать его с должности народного комиссара иностранных дел.

Задумывался ли над вопросом, которым после многие люди задавались и у нас, и за рубежом: почему он уцелел в те годы?

Когда ночью после смещения с поста Литвинов возвратился в Фирсановку, правительственный телефон уже был отключен. Его ждал взвод охраны НКВД, охраны, означавшей только одно. Осенью восемнадцатого года в лондонской тюрьме Брикстон, куда упрятали Литвинова британские власти, соблюдая традиции старой доброй Англии, на двери камеры повесили табличку: «Гость его величества». Теперь он стал, по сути, пленником своей страны, которой отдал всего себя.

Он позвонил Берии по городскому телефону, спросил, зачем нужна эта комедия с охраной? Берия, хохотнув, ответил: «Максим Максимович, вы себе цены не знаете!»

Почему все же Сталин не уничтожил его? Как Крестинского, Карахана, Стомонякова? Как многих, занимавших еще более высокие посты в партии и государстве.

Достоверно известно, что подготовка к процессу над «врагом народа Литвиновым» началась сразу же. Берия и Кобулов пытали сотрудников Наркоминдела Гнедина, Егорьева, Пивеня с целью заставить их оклеветать Литвинова. Но процесс откладывался. Вероятно, Сталин держал Литвинова в резерве, на всякий случай. Да и всемирный авторитет бывшего наркома останавливал, заставлял задуматься. Эдуард Эррио, выражая беспокойство Франции, сразу после отстранения Литвинова заявил с трибуны парламента: «Ушел последний великий друг коллективной безопасности». Так думал не только Эррио.

Литвинова спасла Отечественная война. Сталин, никогда не отягощавший себя излишними соображениями, дал задний ход — авторирет Литвинова был ему необходим в новой ситуации. Да и Рузвельт намекнул через Гарри Гопкинса, что Америка нуждается в Литвинове… Поэтому вскоре Молотов решил прозондировав почву.

— На какую должность вы претендуете? — спросил он Литвинова.

— Только на вашу, — резко ответил тот.

Страшной ноябрьской ночью 1941 года, когда вся Россия за крыла своей грудью Москву, в Куйбышевском «наркоминделе» раз дался звонок Молотова:

— Немедленно отправляйтесь к Литвинову и сообщите ему что он назначен заместителем наркома иностранных дел и послом СССР в Вашингтоне. Доложите, как он отреагирует. Я жду у аппарата.

В крохотной прихожей Литвинов выслушал предложение Сталина. Помолчал. Ответил: «Ну что ж, идет война. Другого выходе нет. Передайте: я согласен…»

Он сделал все, что мог, для своей страны и своего народа. «После прибытия М. М. Литвинова в США дела пошли лучше… Вскоре мы получили миллиард долларов кредита. Успеху переговоров с Америкой способствовала личность Литвинова. Он умел воздействовать на государственных деятелей Америки, на президента Рузвельта, извлечь из своих хороших отношений с государственными деятелями Соединенных Штатов большую пользу для Советского Союза», — свидетельствует А. И. Микоян.

После разгрома нацистских армий на Волге Литвинов неожиданно отозван в Москву, прервалась его архиважная для Советской страны деятельность в Америке. Дипломату не простили желание всегда быть самим собой, в любой ситуации оставаться верным себе Вот, скажем, такой факт: сотрудник посольства принес на подпись письмо, начинавшееся словами: «Глубокоуважаемый товарищ…» секретарь А. В. Петрова сказала: «Перепишите. Максим Максимович в такой редакции письмо не подпишет». Сотрудник едва не упал в обморок: «Смотрите, кому оно адресовано». «Вижу, — ответила Петрова. — Но со словом «глубокоуважаемый» Литвинов обращался только к одному человеку — к Владимиру Ильичу».

Только в такой редакции отправлялись письма на высочайшее имя… Обращения «уважаемый» тоже Литвинову не простили.