Сергей Кремлёв - Русская Америка. Слава и боль русской истории

Он, между прочим, как раз 13 марта 1820 года изгнал из России иезуитов.

Сама разница в тогдашнем русском и европейском летоисчислении в 12 (в XIX веке — в 12) дней создавала дополнительные возможности для подобной тонкой игры-намёка: первый день русского месяца был тринадцатым днём европейского.

Не знаю, так ли это было на самом деле. Но не исключаю, что на самом деле это было именно так.

СРАЗУ после смерти императора пошёл слух о том, что он не умер. Уже позднее, 28 февраля 1826 года, князь Александр Сергеевич Меншиков записал в дневнике, что находившийся при императрице Елизавете князь Волконский полагает, что « у покойного Государя действительно приходило на ум отречение от престола » и он был « в состоянии удалиться в монастырь ». Если Александр и впрямь так нестандартно отрёкся, то князь Пётр Михайлович Волконский был одним из посвящённых и огромный психологический груз знания мог вызвать у него такое вот полупризнание «своему» — князю Меншикову…

Слух волновал и будоражил… И не потому ли Николай колебался принять верховную власть даже после того, как точно узнал об истинном положении вещей с престолонаследованием? Ранее он знал об отречении в его пользу, возможно, только со сказанных вскользь слов бабки-императрицы, а теперь об этом ему было сказано официально, хотя и без публичного оглашения.

Николая понять можно… А вдруг старший брат передумает? А вдруг он опять перерешит, как делал это в своей жизни уже не раз?

Константин, сидя в Варшаве, резко отказывался… Время шло, на троне никто не появлялся. И надо было садиться на него тому, кому это определил сам Александр.

То есть Николаю…

Он стал императором, а летом 1826 года короновался… И в дневнике жены Николая, императрицы Александры Фёдоровны, 15 августа 1826 года — в дни коронации — появилась такая вот любопытная запись: « Наверно, при виде народа я буду думать о том, как покойный император, говоря нам однажды о своём отречении, сказал: «Как я буду радоваться, когда я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам «ура» … » Эти слова, не упоминаемые даже Шильдером, привёл в своём якобы «антикузьмичёвском» произведении великий князь Николай Михайлович, чем, по мнению Барятинского, «выказал большое мужество и беспристрастие».

Можно расценивать это и так… Но, может быть, это был важный намёк на истину, противоположную утверждениям… самого Николая Михайловича? Ведь, как писал в рецензии на труд Николая Михайловича А. Голомбиевский: «С появлением… исследования великого князя… в разных концах России возник живой интерес к уже почти забытому вопросу, в печати сообщаются новые данные в подтверждение легенды, предпринимается издание жизнеописания материалов о Фёдоре Козьмиче». Не означает ли это, что Николай Михайлович Романов, не имея, как член августейшей фамилии и, в качестве такового — родственник Александра, возможности сказать известную ему правду, избрал для привлечения интереса к проблеме такой вот оригинальный способ?

Нельзя исключить даже согласованности в действиях великого князя Романова и «просто» князя Барятинского! Великий князь дал фактографическую основу, по видимости отрицая тождество царя и старца, а «просто» князь, используя, в том числе, и важнейшие данные великого князя, дал внятное и убедительное подтверждение и обоснование этой версии.

Собственно, имеется важное свидетельство того, что августейший историк Николай Михайлович на самом деле был прямо уверен в обратном тому, что сам же публично утверждал. Дело в том, что родной брат Николая Михайловича — великий князь Александр Михайлович был сыном великого князя Михаила Николаевича, внуком императора Николая I, племянником императора Александра Второго, двоюродным братом императора Александра III и, в качестве такового, — двоюродным дядей императора Николая II. В эмиграции Александр Михайлович написал интересные воспоминания, которые, между прочим, прямо начал с описания ухода своего двоюродного деда Александра I из таганрогского «дворца» в безвестность…

Но более того! Двоюродный внук царя Александра сообщает, что его родной дед — царь Николай во время одного из путешествий по Сибири «выразил желание побеседовать со старцем, известным под именем Фёдора Кузьмича, и сделал большой крюк с пути, чтобы посетить его убогую хижину в глуши Сибири»…

А дальше великокняжеский текст таков:

« Свидание произошло без свидетелей. Император оставался с глазу на глаз со старцем более трёх часов. Он вышел от него в глубокой задумчивости. Свите царя показалось, что на его глазах были слёзы»…

«Мой покойный брат, — продолжал августейший мемуарист, — великий князь Николай Михайлович, работая несколько лет в наших семейных архивах (напомню, что эти архивы были личными бумагами императорской фамилии! — С.К. ), старался найти подтверждение этой удивительной легенды. Он верил в её правдоподобие, но дневники нашего деда Николая I, как это ни странно, даже не упоминают о посещении им старца Фёдора Кузьмича»…

Биохроника жизни русского императора — это нечто, фиксируемое обычно с подробностями детальнейшими. При этом в факте посещения старца императором можно не сомневаться, как и в факте отсутствия дневниковых записей. И само их отсутствие более чем убедительно. Если бы старец был просто старцем, то запись о личном развенчании легенды в дневнике Николая просто обязана была быть. Если же император царствующий обнаружил в «Кузьмиче» императора скрывшегося, обнаружил родного старшего брата, то… То о каких тут «записях» может быть речь! После такого шока самому впору клобук надевать!

Немногомудрый (хотя — кто его знает, может, напротив — иезуитски мудрый!) А. Голомбиевский полностью труд и «антикузьмичёвские» выводы великого князя Николая Михайловича одобрял и приводил свои собственные, крайне натянутые, соображения против версии старца экс-императора. Самым «сильным» из них является рассуждение о том, что, мол, Елизавета Алексеевна, умирая через полгода после 19 ноября 1825 года «от полного истощения сил» в Белёве, написала 3 мая 1826 года матери: « Notre Ange est au ciel, et moi, je vegette encore sur la terre… » ( Наш ангел на небе, а я прозябаю ещё на земле ). Мол, не могла умирающая так притворяться! Тем более что « Notre Ange» было семейным прозвищем императора.

Ну, во-первых, не питая к мужу нежных чувств (а это — достоверно), императрица как раз вполне могла и притворяться. Скорее всего, она просто изображала официальную «скорбь» — муж ведь к ней тоже нежных чувств не питал (и это — тоже достоверно).

Во-вторых же…

Что написанное могло значить? Если её супруг был на самом деле жив, то с момента его «кончины» Елизавета Алексеевна должна была находиться в состоянии тяжёлого непрерывного стресса, хотя мужа и не любила. Вот если бы царь действительно умер, стресса не было бы. А он был! Так что скорая кончина — без кавычек — императрицы может быть ещё одним подтверждением в пользу версии. При этом кроме борьбы со стрессом надо было ещё и прибегать то и дело к иносказаниям, к умолчаниям. И не относилось ли это « Notre Ange » (употреблённое и в ноябрьских письмах 1825 года) не к мужу, а к умершей в младенчестве, в 1800 году, дочери Марии? Если это так, то «вдова», употребляя как уловку безличное «наш ангел», с одной стороны — формально не лгала, а с другой — работала на новый интерес удалившегося от трона императора. Тем более что особо нежных чувств супруги, повторяю, не испытывали друг к другу с самого начала брака, как-то странно сблизившись лишь под его конец…