Сергей Кремлёв - Русская Америка. Слава и боль русской истории

А 13 (25 по европейскому стилю) сентября 1821 года царь Александр подписал Указ Сенату о возобновлении сроком на 20 лет привилегий Российско-американской компании и об утверждении новых правил Компании. То есть в пророческой — в глазах Александра-Кузьмича — 13-й главе Исайи о падении Вавилона, номер которой совпадал с днём подписания им Указа о привилегиях РАК и секретных правил для РАК, содержался пророческий же для Александра 21-й стих, отмеченный цифрами года принятия как этого, так и ещё одного главного, но, увы, не исполненного его Указа — Указа о Беринговом море… И сорвал выполнение этого Указа Запад-Вавилон. Причём в 21-м стихе говорилось и о будущем торжестве над Вавилоном страуса, с которым Александр в своём новом качестве не мог не отождествлять уже себя. А ведь Александр ещё в бытность царём был полон мистических чувствований и представлений!

Если бы Александр-Кузьмич просто сравнивал себя со страусом, то в «Тайне», скорее всего, присутствовала бы эта или схожая с ней форма слова. Библейской же формой «струфиан» из Книги Исайи делался намёк на соответствующее место Библии.

И это место тайным образом намекало на ту боль, оставленную в душе бывшего императора Русской Америкой, которую к 1860-м годам племянники Александра уже почти продали, и уж точно — забросили как ненужный в державе хлам.

Возможно, читатель-скептик, прочтя это, просто пожмёт плечами. Однако автору хочется верить именно в такое объяснение текста «Тайны» «Фёдора Кузьмича».

АЛЕКСАНДР ушёл то ли в духовный скит, то ли — в небытие. И на российском троне оказался самый младший из сынов Павла — Николай, при живом среднем брате Константине, фактическом наместнике в Варшаве («техническим», так сказать, наместником Польши был тогда князь Иосиф Зайончек)…

Отказ среднего брата от трона в пользу младшего и решение императора в его же пользу были во время царствания Александра I, по сути, государственной тайной. Так поставил дело сам император Александр. И поскольку почти все были уверены, что наследовать Александру Павловичу должен Константин Павлович, а не Николай Павлович, в конце 1825 года в России установилось нечто вроде междуцарствия. И закавыка тут была не только, да и не столько в морганатическом браке Константина с пани Грудзинской (княгиней Лович), сколько в том, что у обоих великих князей были сильные сторонники.

В высших кругах образовалось две «партии». Двор, знать были в большинстве за Николая. Армия и, особенно, гвардия поддерживала Константина. Между прочим, малоизвестно, что на Константина «ставил» и граф Аракчеев.

И — не он один.

Что такое дворцовый гвардейский переворот в России, Николай знал неплохо. Знал он и характер старших братьев… Возьмёшь трон «не в очередь» — пусть и с согласия и даже по требованию Константина, а тот потом вдруг возьмёт и передумает! А гвардия недовольна, да ещё и с братом Александром непонятно — то ли он умер, то ли необычным образом отрёкся и жив. Остальное тоже наводило на тревожные думы… Нессельроде, например, поспешил разослать по российским посольствам циркулярную ноту от 27 ноября (9 декабря) 1825 года о том, что после получения известия о смерти Александра I в Таганроге утром 27 ноября великий князь Николай Павлович, а за ним члены императорской семьи, министры и члены Государственного совета присягнули на верность новому императору Константину I.

Лишь после присяги в экстренном заседании Государственного совета (он почему-то собрался официально лишь после акта присяги, а не до ) был вскрыт пакет с манифестом Александра от 16 августа 1823 года о назначении наследником престола Николая. То есть всё произошло вопреки прямому указанию Александра вскрыть пакет в случае извещения о его кончине ранее любых других действий .

После вскрытия произошла немая сцена… Нарушил её военный губернатор Петербурга граф Милорадович, заявив, что дело, мол, сделано: Николай присягнул Константину… И вскоре «присяжная» волна докатилась до столичных воинских частей и министерств! Братья же завязали переписку, взаимно уступая друг другу.

Смятение тем временем нарастало…

Была настораживающей для Николая и история со знаменитым (но знаменитым отнюдь не в реальном масштабе времени) «константиновским» рублём! Все историки и нумизматы сходятся на том, что этот таинственный серебряный рубль с надписью «Б.М. КОНСТАНТИНЪ I ИМП. И САМ. ВСЕРОСС.» («Божьей милостью Константин I император и самодержец всероссийский») вокруг профильного портрета лысоватого человека с густыми, «свирепыми» бровями и упрямо сжатыми губами был действительно отчеканен на Санкт-Петербургском монетном дворе — по тайному указанию министра финансов Канкрина.

После воцарения Николая срочно уничтожили и штемпели, и пробные рубли — почти всё, что впоследствии сделало «константиновский рубль» исключительной нумизматической редкостью. Но готовили-то его выпуск и чеканили этот рубль не на протребу коллекционерам будущего.

Непросто, непросто было тогда Николаю… Было ему тогда почти тридцать лет, мужчина он был видный, но, очевидно, и тогда было в нём что-то, не располагавшее толковых генералов и офицеров из будущей декабристской среды к попыткам сближения с ним. А на первый взгляд, заговорщикам было разумнее ставить на младшего великого князя. Ну и что, что об отречении Константина и решении Александра в пользу Николая знали единицы! Морганатический-то брак был у всех на виду. А это был серьёзный повод для того, чтобы сторонники глубоких реформ сделали своим знаменем «безупречного» великого князя, даже не извещая его об этом.

Ан нет!

Так или иначе, окончательный ответ брата из Варшавы с решительным отказом от трона Николай получил 12(24) декабря, и в тот же день пришло строго секретное письмо из Таганрога от начальника Главного штаба Дибича с известием о готовящемся «ужасном заговоре» и близящемся «бунте». Надо было решаться, и без пяти минут (точнее — без двух дней) император решается. 12 декабря он подписывает свой первый манифест о восшествии на престол и повелевает «время вступления считать с 19 ноября (1 декабря) 1825 г.»… На 14 декабря 1825 года назначается переприсяга.

Того же 12 декабря Николай отправляет записку Дибичу, где пишет: « Решительный курьер воротился (из Варшавы. — С.К .) ; послезавтра поутру я — или государь, или — без дыхания… Я Вам послезавтра, если жив буду, пришлю — сам ещё не знаю кого — с уведомлением, как всё сошло ».

О душевном состоянии будущего царя говорит не только стиль записки, но и сам факт её написания и отсылки. Ну, казалось бы, подожди два дня и пиши уже как «государь». Однако, похоже, что Николай накануне решительных событий не столько Дибичу писал, сколько хотел хоть как-то душу вылить, хотя бы — отсутствующему доверенному лицу.