Сергей Кремлёв - Русская Америка. Слава и боль русской истории

Адмирал Сарычев в отдельном представлении не нуждается… Александр Фёдорович Лабзин — это писатель и член Адмиралтейского департамента с 1804 года; Матвей Иванович Логинов — директор Паноптического института и непременный член Адмиралтейского департамента, а Фёдор Иванович Шуберт — астроном, с 1783 года на русской службе, с 1813 года почётный член Адмиралтейского департамента.

Несмотря на такую представительную коллективную подпись, «Инструкция…» носит явные следы авторства Сарычева. Только он, сам проводивший картографические съёмки на кожаной байдаре, мог дать такие конкретные советы (именно советы, а не «начальственные указания») о том, как лучше организовать описание камчатских и аляскинских берегов с использованием байдары, или написать об одном из аляскинских заливов: « Сей залив во время бывшей там экспедиции капитана Биллингса капитан Сарычев намерен был осмотреть, но позднее время и противные ветры тогда ему попрепятствовали; а посему желательно было бы при случае бытия Вашего в тех местах, ежели время позволит, исполнить намерение Сарычева ».

Эти «желательно…» и «ежели время позволит…» очень характерны для духа и стиля инструкции — предельно к Головнину и к его задачам уважительных. При чтении этого документа чуть ли не слёзы на глаза наворачиваются! Как уж нас, русских, выставляют лишёнными инициативы, рабски трепещущими начальства и т. д., а вот же — служебный приказ одного русского человека другому русскому человеку. И всё в нём наполнено идеями разумной инициативы, самостоятельности, доверия к опыту того, чьему опыту можно и должно доверять…

« При первом Вашем отправлении в путешествие вокруг света 1807 года, — писал Сарычев, — дана была Вам от Адмиралтейского департамента инструкция с подробным наставлением, как поступать во время плавания Вашего касательно определения пути, ведения журнала и внесения в оный полезных замечаний. Ныне департамент, удостоверясь на опыте в Ваших познаниях и способностях, не находит надобности повторять тех же предписаний и полагается во всём на Ваше искусство и благоразумие ». А далее все необходимые директивные указания сопровождаются оговорками «судя по времени и обстоятельствам…», «полезно б было курсы Ваши располагать…», «естли обстоятельства позволят…»…

Есть в «Инструкции…» место, где связь времён обнаруживается самым убедительным — деловым — образом: « Приближаясь к Камчатке, постарайтесь перерезать курсом Вашим черту плавания судна «Слава России» 1790 года… »… На этом судне в том году плавал сам Сарычев…

И Головнин вновь ушёл из Кронштадта в Тихий океан — прокладывать новые курсы во славу России. Он заходил в Русскую Калифорнию, записав, между прочим: « Русские промышленники по одному и по два ходят стрелять в лесах диких коз, часто ночуют у индейцев и возвращаются, не получив от них ни вреда, ни обиды. Напротив того, испанцы в малом числе и без оружия показаться между ними не смеют, иначе все будут убиты. Индейцы сии отдают своих дочерей в замужество за русских и алеут, поселившихся у них; и в крепости Росс теперь их много …»

Головнин имел задание также провести инспекцию Русской Америки, и в своём отчёте о ней он высказал прежде всего возмущение безнаказанностью янки, ведущих в русских владениях разбой, хищничество, избиение морского зверя и постоянно провоцирующих индейцев против русских под вселенские крики о свободе и уважении «прав человека» (этой не изнашивающейся «тряпкой» они махали уже тогда!). Головнин удивлялся: « Я не понимаю, каким образом согласить явную к нам вражду сих республиканцев с правами народными? »

По поводу претензий комитета конгресса США на русский северо-западный берег Америки аж до 60°, Головнин писал: « Очень странно, что никому из членов сего комитета не удалось читать ни одной из множества книг, изданных на английском языке (который и им природный)… во всех коих… упоминается, что русские прежде всех европейцев открыли северо-западный берег Америки и прежде всех заняли его ».

А далее он задавался правомерным и ироническим вопросом: « Разве комитет думает, что русские потому не предъявили своих прав на сии берега, что министерскими нотами не сообщили всем государствам об оных; но членам оного не кажется, что открыть землю, занять её и утвердиться в ней почиталось во всех веках и у всех народов самым действительным из всех дипломатических актов ».

Ну конечно же!

Что — англичане, французы, испанцы, голландцы и прочие извещали друг друга «министерскими нотами» о своих колониальных открытиях и занятиях? Так с чего вдруг надо было тупить перья русским? Мы что — не равными правами обладали?

И ведь не дипломатом был Василий Михайлович Головнин, а вот же — опровергал претензии янки чисто дипломатическими аргументами на основе глубокого понимания сути и принципов международного права. Какими всё же врагами русского дела выглядят на фоне этих строк чужак Нессельроде и «англоман» Полетика…

Головнин во многом сходился с декабристами. Завалишин в своих позднейших записках признавался: « Меня и Головнина сблизило общее негодование против вопиющих злоупотреблений и общее стремление к отысканию мер против них для правильного развития общественного и государственного быта. Мы, наконец, сделались друзьями, насколько допускало это огромное различие в летах. Я часто проводил у него вечера ».

Неудивительно — умного человека всегда тянет к умному человеку вне зависимости от возрастной разницы…

С горькой иронией и глубоко запрятанной злостью, отстаивая идеи могучего русского флота, Головнин писал: « Дерзновенно было бы с моей стороны в деле политическом возражать людям, политикой занимающимся по должности, людям, украшенным пудрою и шитыми кафтанами. Но, как известно, не всякий тот герой, кто носит шпоры и мундиры; не всяк тот тонкий дипломат, кто почтен званием посла, и не на всех тронах сидят Соломоны… И я не считаю себя обязанным слепо согласиться с мнением, что истребление русского флота для России нужно… »

Разносторонне образованный, подлинно интеллектуальный, Головнин был как выдающимся военно-морским мыслителем, так и выдающимся практиком. В 1823 году он назначается генерал-интендантом флота, а с 1827 года в его ведение были переданы также Кораблестроительный, Комиссариатский и Артиллерийский департаменты.

В своём труде «О состоянии русского флота в 1824 году», даже через тридцать лет после смерти автора изданном под псевдонимом «Мичман Мореходов», Головнин писал о миллионах, «от содержания наших морских сил похищенных». Но у генерал-интенданта были права немалые, а с 1827 года — немалые и возможности. И Головнин пользовался своими правами и возможностями в полной мере. Так поступали до него и другие. Но если почти все эти «другие» пользовались своими государственными постами для «поправки» личных дел, то Головнин хотя бы на время изменил направление казённого денежного потока — не в карманы казнокрадов, а на постройку кораблей. За время его генерал-интендантства на балтийских и архангельских верфях было построено 26 линейных кораблей, 26 фрегатов, а всего — до двухсот новых судов, включая десять военных пароходов!