Сергей Кремлёв - Русская Америка. Слава и боль русской истории

На море он с каждым годом увеличивал число русских кораблей, усеивал острова русскими факториями, заводил торговые сношения с иностранными портами, а на суше всё дальше и дальше уходил в глубь материка, прокладывая путь с помощью духовенства и закрепляя постройкой фортов. Русские владения росли и к востоку, и к северу, и к югу…

В общем, за время своего пребывания во главе компании Баранов сделал для России то, что не удалось сделать ни одному простому смертному. Он завоевал и принёс ей в дар всю северную половину Тихого океана, фактически превращённую им в «Русское озеро», а по другую сторону этого океана целую империю, равную половине Европейской России, начавшую заселяться русскими и обеспеченную укреплениями, арсеналами и мастерскими так, как не обеспечена до сих пор Сибирь…

С уходом этого великого человека кончился героический период русской деятельности на Тихом океане…»

Вандам не знал, что Советская Россия начнёт новый героический период русской деятельности на Тихом океане. Но для того времени ретроспективная оценка Вандама слишком во многом оказывалась справедливой. И особую остроту ей придавал тот факт, что она описывала именно ретроспективу, в которой Россия обладала своей частью Америки, но которая к концу XIX века не продолжилась как реальность с обнадёживающей перспективой.

СУТЬ русской натуры искажённо представляли не раз — разные фигуры и в разное время. Вот как писал о России и русских французский маркиз Астольф де Кюстин в конце первой половины XIX века:

«В России нет больших людей, потому что нет независимых характеров… Научный дух отсутствует у русских, у них нет творческой силы, ум у них по природе ленивый и поверхностный… Русские хорошие солдаты, но плохие моряки; в общем они скорее склонны к покорности, нежели к проявлению своей воли. Их уму не хватает импульса, как их духу — свободы… Что за страна! Бесконечная, плоская, как ладонь, равнина без красок, без очертаний… По этой стране без пейзажей текут реки огромные, но лишённые намёка на колорит».

Ну, ладно, это — француз, да ещё и недоброжелатель… И русский несомненный патриот — хотя его упрекали часто в обратном — Пётр Яковлевич Чаадаев написал примерно в те же годы, когда Россию посетил де Кюстин: « Преувеличением было бы опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина»…

Прекрасно сказано!

Однако Чаадаев написал, к сожалению, и вот что:

«Обделанные, отлитые, созданные нашими властителями и нашим климатом, только в силу покорности стали мы великим народом… Есть один факт, который властно господствует над нашим историческим движением, который красною нитью проходит через всю нашу историю, который содержит в себе, так сказать, всю её философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер, который является в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия, и истинной причиной нашего умственного бессилия; это — факт географический».

По Чаадаеву выходило, что распространились русские широко, а «плавают» мелко… И пространная «география»-де России — одна обуза.

А вот что писал ещё один нередко неглупый русский человек — Николай Александрович Бердяев:

«Размеры Русского государства ставили русскому народу почти непосильные задачи… И это наложило безрадостную печать на жизнь русского человека… Нет у русских людей творческой игры сил. Русская душа подавлена необъятными русскими полями… Необъятные пространства России тяжёлым гнётом легли на душу русского народа… Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности… Русская душа ушиблена (??! — С.К .) ширью…»

Итак, по литераторам и мыслителям Чаадаеву, Бердяеву, да и не только ведь по ним, русские пространства оказывались источником удручённости русской души… Но литераторы, взирающие на жизнь не взором преобразователя — в широкое петровское «окно», а поглядывающие на неё из «окошка» своих раздумий, напрочь забывали при этом, что сами-то необъятные русские пространства стали итогом активной деятельности русского человека, результатом его спокойного движения вперёд и вперёд!

Сказали бы «бомбардиру» Петру Алексеевичу Романову, Михайле Ломоносову, Семёну Дежнёву, Ерофею Хабарову, Харитону Лаптеву, Андреяну Толстых, Григорию Шелихову, Герасиму Измайлову, Алексею Чирикову, Гавриилу Сырычеву, Александру Баранову, Ивану Крузенштерну, Юрию Лисянскому, Ивану Кускову, Василию Головнину, Фердинанду Врангелю, Николаю Муравьёву-Амурскому, Геннадию Невельскому, что русская душа ушиблена (!) ширью… Думаю, они вначале бы просто не поняли, что это говорится об их душах и душах их товарищей и соратников, а когда поняли бы, то спросили бы — возможно, с гневом, а возможно, и со смехом: «А тебя, мил-человек, самого в детстве мамка случайно не ушибла?»…

И если уж чем до кровавых синяков и ушибали русскую душу — так это идиотизмом правителей, абсолютно недостойных русской души. Да, терпеть их и слишком долго видеть в институте самодержавия национальную ценность русских приучила действительно «география», но — не как фактор пространственный, а как фактор исторический. Именно равнинной Владимиро-Суздальской и Киевской Руси пришлось принять на себя поток, хлынувший из Дикой Степи, и ослабить его так, что до Европы с её «колоритными» пейзажами докатились лишь сглаженные волны.

С этого и пошло…

Ещё в XI веке русские верховные вожди по праву первого среди равных роднились с верховными вождями Европы. Киевский великий князь Ярослав Мудрый выдавал своих дочерей: Настасью — за короля венгерского Андрея, Елизавету — за короля норвежского и шведского Гаральда, Анну — за французского короля Генриха. И до Ярослава, и — какое-то время — после него это было для Киевской Руси стандартной практикой, как много позднее родство с царствующими домами Европы стало обычным делом для России послепетровской.

Получить блестящую, образованную русскую княжну Ярославну в жёны было для неграмотного французского Генриха честью… В 1715 году, когда Пётр I был в Париже, ему показали в Реймсском соборе коронационные атрибуты французской короны. Была там и некая старинная священная книга, написанная на неизвестном французам языке, на которой по традиции присягали французские королевы. Пётр взял её в руки и ко всеобщему изумлению начал свободно читать… старорусскую «Псалтирь», привезённую в захолустный Париж XI века русачкой Анной из стольного града Киева…