Йоханан Петровский-Штерн - Евреи в русской армии: 1827—1914.

Последняя попытка изменить положение евреев в армии была предпринята за несколько месяцев до войны, в апреле 1914 г., когда Комиссия по военным и морским делам предложила Четвертой Думе рассмотреть вопрос и законодательно изменить порядок отбывания евреями воинской повинности. Выступавший от имени комиссии депутат Фридман доказал, что указанный в 1913 г. недобор в 9000 евреев фиктивный, что Военное министерство требует 6,7 % мужского еврейского населения, тогда как его отношение ко всему мужскому населению империи составляет 4,13 %. Он указал на эмиграцию как на одну из важнейших причин «бумажных» недоборов и убедительно продемонстрировал, что фактически еврейских солдат в войсках больше, чем еврейского мужского населения в пропорции ко всему мужскому населению. Но главной в выступлении Фридмана была постановка проблемы влияния черты оседлости на еврейского солдата, или, как он это сам сформулировал, связь вопроса о воинской повинности с вопросом отношения государства к той или иной группе населения. Приведя в пример отставных еврейских солдат — георгиевских кавалеров, приехавших в Петербург просить о предоставлении им права жительства и получивших отказ, Фридман спрашивал с думской трибуны:

Господа, неужели вы думаете, что этот молодой еврей, которому не дали переночевать в том городе, где ему предстояли годы тяжелой службы, что этот молодой еврей, который на военной службе ничего, кроме унижений и оскорблений, не видит, что этот молодой еврей, который из службы приходит такой же бесправный, каким он туда пришел, неужели вы думаете, что это какой-то сверхчеловек, которому можно ставить сверхчеловеческие требования? Не имея никаких прав, он должен быть и аккуратным, и патриотом, и бравым солдатом. Господа, ведь в таком отношении нет никакой логики, ни государственной, ни человеческой {1041} .

Волнующийся, постоянно прерываемый возгласами справа (в первую очередь — Пуришкевичем), Фридман пытался несколько неуклюже, сквозь пафос и риторику, высказать мысль, предложенную в финале книги «Война и евреи»: откройте черту оседлости — и вы получите любое число солдат, исполненных благодарности и патриотизма. Дума ответила словами Пуришкевича: «Никогда!»

Слияние черносотенных идей русской правой и Главного штаба — если оно вообще когда-либо имело место — могло произойти не ранее 1914 г. В самом начале военных действий евреи — как национально-этническое формирование — были признаны предателями русского дела и шпионами всех враждебных России государств. Обвинение это не было сформулировано в официальных документах, хотя именно от него отталкивались и к нему апеллировали все распоряжения, касающиеся евреев — как гражданских лиц, так и военных, санкционированные Главным штабом. Евреев, посмевших отдыхать летом 1914 г. на немецких курортах и вернувшихся в Белосток и Гродно, в трехдневный срок без суда и следствия выслали в Иркутскую губернию по подозрению в шпионаже. По распоряжению военных властей из автомобильных рот Петербурга и Москвы были исключены все бывшие в них евреи — специалисты со знанием слесарного дела, техники, инженеры {1042} . Евреи-солдаты рассматривались Главным штабом не только как шпионы, но и как люди, напрочь лишенные патриотических чувств, столь свойственных русскому человеку. Евреев — героев фронта просто не могло существовать по определению. А чтобы общественное мнение в этом не сомневалось, Главный штаб категорически запретил военным цензорам пропускать в печати какое бы то ни было упоминание о подвигах еврейских воинов {1043} . Этот запрет воспринимался как само собой разумеющееся распоряжение. Когда газета «Минская копейка» посмела опубликовать сообщение о подвиге еврейского солдата {1044} , старший адъютант штаба Минского военного округа полковник Дессино потребовал объяснений у редактора газеты: «Прошу уведомить, откуда были получены сведения о геройском поступке еврея Аппель, изложенном в заметке, под заглавием “Герой еврей”, каковая заметка была исключена военным цензором подполковником Мелтиковым 13 июля с.г.» (курсив мой. — Й. П.-Ш.) {1045} .

В напряженной атмосфере шпиономании и юдофобии евреи по необходимости должны были оказаться в числе главных виновников военных неудач. Отнюдь не отличавшийся трезвым отношением к евреям главный протопресвитер русской армии вспоминал с некоторой иронией: «Если в постигших нас неудачах фронт обвинял Ставку и военного министра, Ставка — военного министра и фронт, военный министр валил все на великого князя, то все эти обвинители, бывшие одновременно и обвиняемыми, указывали еще одного виновного, в осуждении которого они проявляли завидное единодушие: таким “виноватым” были евреи» {1046} . То, чего так настойчиво требовала черная сотня с конца 1910-х годов, должно было вот-вот свершиться. Получив донесения Верховного главнокомандующего Янушкевича о еврейском шпионаже и дезертирстве, военный министр написал на его докладе: «Пора евреев убрать из армии» {1047} . Однако и на этот раз решение принято не было.

Прошло почти полвека яростных и продолжительных атак на Военное министерство, прежде чем русским консерваторам удалось решительно утвердить на повестке дня вопрос об отмене прав и привилегий военнослужащих-евреев. Если принять во внимание все антиеврейские распоряжения, официально либо подзаконно принятые в армии с 1874 г. по 1912 г., можно смело утверждать, что усилия ультраправых увенчались успехом. Их попытки натравить армию на еврейское население также оказались продуктивными {1048} . Тем не менее их цель — изгнать евреев из армии — не была реализована ни в малейшей степени. Это обстоятельство представляется противоречащим элементарной логике: ведь мы уже убедились, каким мощным влиянием пользовались государственные и высшие военные чиновники, поддерживавшие идею об изгнании евреев из армии в самом Военном министерстве и за его пределами. Что же их в конце концов остановило?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо решительно переосмыслить позицию Военного министерства и оценку его «еврейской политики». На фоне событий идеологической жизни России последних двадцати пяти лет существования империи позиция Военного министерства выглядит умеренно-консервативной, в каких-то случаях откровенно центристской, а вовсе не ультраправой — особенно на фоне того факта, что Военное министерство даже не потрудилось отразить результаты анкеты 1912 г. в новом воинском уставе и не снизошло к оголтелым призывам Маркова 2-го, Пуришкевича, Замысловского и К оизгнать евреев из армии. В то же время гораздо труднее определить, по каким причинам Военное министерство придерживалось своеобразной «золотой середины». Пожалуй, военный историк заметит по этому поводу, что после 1907 г. Военное министерство попыталось решительно самоустраниться от противостояния между властью и обществом, заняв прагматическую, профессионально ориентированную позицию. В этом смысле прагматической была и его «еврейская политика». Специалист по политической истории заметил бы, что в целом отношение российского правительства к национальным меньшинствам и «инородцам» было чем-то промежуточным между умеренно и радикально консервативным. Социальный историк предположил бы, что позиция Военного министерства отражает характерную для последних лет империи атмосферу бессилия, нерешительности и страха перед принятием ответственных решений.