Владимир Шмерлинг - Сталинградцы [Рассказы жителей о героической обороне]

На волжской переправе .

Составители поездов Ткаченко, Андронов подавали сигналы машинисту, выбивая искры из кремня кресалом: одна искра — паровоз двигается вперёд, две искры — назад. К утру бронепоезда возвращались на станцию, маскировались в парках горелым железом под разбитые составы, и движение на линии прекращалось. Путь опять на всём протяжении, где он был виден противнику, заставлялся теми же вагонами и в том же порядке, что и вчера.

Это делалось в течение четырёх месяцев скрытно от немецких наблюдателей, всё это время просматривавших дорогу со степных возвышенностей. Днём, когда вся наша маленькая дорога была перед немцами, как на ладони, она казалась наглухо забитой составами, замершей, парализованной. Сарептские железнодорожники, всю ночь работавшие на линии, с утра забаррикадировавшись от противника, принимались за ремонт паровозов для бронепоездов, оборудовали вагоны для санлетучек, уходили на Волгу перекачивать нефть из баков в цистерны.

Время шло к зиме. Ночи стали длинными. Наши машинисты Иванов, Плешаков, Рыжов делали за ночь по нескольку рейсов с Волги на передовую, на Сталгрэс или на Судоверфь, откуда мы вывозили механизмы и станки на главную дамбу для перегрузки на баржи. На линии работало три-четыре паровоза. Этого было достаточно, потому что в период осады поезда могли курсировать только вдоль фронта, на расстоянии 18 километров от Волги до Лапшинской площадки. Но паровозники беспокоились, говорили: «Начнется наше наступление, протяжённость дороги увеличится — потребуется больше паровозов». Молодой слесарь Алексей Сурин предложил в свободное время восстанавливать разбитые локомотивы. Так как паровозное депо было разрушено, паровозники решили создать ремонтную базу в уцелевшем здании литейных мастерских. За это дело горячо взялись Савенков, Машаров, Соловьев, братья Сахаровы. Пробили стены, сделали смотровые канавы, уложили рельсы, установили поворотный круг. Так работала Сарепта. А немцы считали нашу станцию мёртвой! Немецкие батареи стреляли на наших глазах, но снаряды пролетали над нами, разрывались на берегу Волги, в сарептском затоне. С сентября стала мало тревожить нас и немецкая авиация. В октябре, в ноябре она часто проходила над нами, но всего два раза сбрасывала бомбы в районе станции на всякий случай. Только однажды немецкий лётчик увидел двигавшийся на станции между составами маневровый паровоз. Он обстрелял его из пулемёта. Машинист Мягков был тяжело ранен. Паровоз пошёл без управления. Самолёт кружился над ним, ведя огонь, но составитель поездов Ткаченко сумел все-таки вскочить на паровоз и вовремя остановить его.

Началось всё это с того, что по заводу было отдано распоряжение заморозить наш цех, выключить электропечь, так чтобы её трудно было снова пустить.

Это было поручено мне. Семь лет с начала его строительства проработал я в цехе. Здесь каждый болтик, гаечку, заглушку я не раз ощупывал и подгонял своими руками.

Ничего не было в моей жизни тяжелее, чем момент, когда, накопив в печи около метра шлака, я опустил электроды, отключил печь. Это было так, точно я сам отрезал от себя часть тела. В глазах потемнело, холодный пот выступил на лбу.

— Неужели конец? — спросил стоящий рядом со мной электротехник Чурзин.

Он громко, жалостно зарыдал, закрыв лицо руками, и побежал в комнату сменных инженеров. Я с трудом его успокоил, и мы пошли вместе докладывать начальнику цеха об исполнении приказания. В кабинете начальника он опять зарыдал, в слезах опустился на диван.

В этот день у отдела найма завода стояла огромная толпа. Чёрный дым поднимался за облака, в воздухе летал пепел и обгоревшие листы архивных документов. В отделе найма происходила запись добровольцев в рабочие батальоны.

Я был включён в состав особой бригады, которая в случае прорыва врага должна была взорвать завод. Три дня пришлось мне пробыть одному в своём замороженном цехе, ожидая рокового сигнала. На четвёртый день приходит ко мне начальник смены Васильев и говорит:

— Ты мне сообщи, когда приступать к пуску, а то истосковался… Хотел записаться в отряд — отказали, здоровье плохое.

— Не беспокойся, сообщу, — сказал я, думая, что он шутит. — Только, должно быть, не скоро.

— Как не скоро? — удивился он. — Полковник, приехавший к директору, требует немедленного пуска.

Только Васильев ушёл, оставив меня в смятении, как раздался телефонный звонок.

— Михайлович, — спрашивал меня директор завода, — можно пустить печь? Фронту фосфор нужен. Генералы Еременко, Чуйков и Шумилов требуют «КС» в бутылочках для уничтожения немецких танков.

— Приложим все усилия, — не задумываясь, ответил я. — Пустим печь. Прошу дать команду прислать электротехников и старых аппаратчиков.

— Составляй план пуска и ожидай подкрепления, — сказал директор.

Я кинулся к печи. За четыре дня она остыла. Электроды неподвижны, на метр вросли в шлак.

Только теперь я понял, почему директор спросил, можно ли пустить печь.

Из тяжёлого раздумья меня вывел надрывный кашель бежавшего ко мне старого аппаратчика Петра Черненко. Я побежал к нему навстречу, радуясь, что первым явился в цех аппаратчик моей смены. Он был болен туберкулезом; кашель одолевал его.

Мы встретились с ним, как будто долгие годы не виделись.

— Михалыч, значит, работаем, пускаем цех! — сказал он, отдышавшись.

— Да, Петро, есть распоряжение пустить немедленно. Фронту нужен фосфор, — ответил я.

Петро подошел к летке, обнял её.

— Мёртвая летка, совсем остыла печь, — и он посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Что же делать будем, Михалыч?»

Мы поднялись с ним на площадку к пультовому управлению. Стрелка приборов показывала ноль. Электроды застыли в шлаке и повисли на кнопке управления. Я написал этикетку: «Трогать нельзя».

Вскрыли центральный люк печи — тепла не чувствуется, в печи холодно.

— Вот что, Петро, сделай электропроводную дорожку между первым и вторым электродом, — сказал я, еще не совсем уверенный, что удастся оживить печь.

— Понимаю, понимаю, — радостно закивал головой Петро, — сделаю!

Я побежал в кабинет составлять план пуска цеха. Вскоре пришел электротехник. Осмотрел подстанцию, подал в печь ток. Можно было идти с докладом к директору.

Штаб управления завода помещался в подвале, у входа в который стоял часовой из рабочей дружины.

— Ну, как, пустите цех? — спросил он меня.