Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

Они не отступили, а стали отстреливаться. Один человек был убит. Когда павловцы возвращались в свои казармы, зачинщики были арестованы. Их отвели через Неву в знаменитую Петропавловскую крепость с длинными низкими стенами и торчащим, как острый шип, шпилем.

В то воскресенье погибло сорок человек. Их гибель подорвала моральный дух протестующих. Даже на Выборгской стороне, воинственно настроенном северном районе Петрограда, местные большевики подумывали о прекращении забастовки. Самодержавное правительство, в свою очередь, прекратило вяло протекавшие переговоры с главой Государственной думы Михаилом Родзянко и объявило о роспуске Думы, к которой испытывало презрение.

Родзянко телеграфировал царю: «Положение серьезное». Его предупреждение полетело по проводам вдоль линий железной дороги, через всю страну в Могилев. «В столице анархия. Правительство парализовано. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».

Николай II ничего не ответил.

На следующее утро Михаил Родзянко предпринял еще одну попытку. «Ситуация усугубляется. Необходимо принять срочные меры, поскольку завтра будет уже поздно. Пришел последний час, когда решается судьба Отечества и династии».

В штабе верховного командования граф Владимир Фредерикс, министр Императорского двора Российской империи при Николае II, вежливо ждал, пока его хозяин прочитает телеграмму, которая, извиваясь, выползала из аппарата. «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, – сказал наконец царь, – на который я ему не буду даже отвечать».

Убийства, происходившие в столице в течение предыдущего дня, тяжким грузом легли на совесть некоторых солдат, которые получили приказы стрелять по толпе. Отряд новобранцев Волынского полка, как и Павловского, стрелял в демонстрантов, а затем всю ночь в казарме солдаты отряда обсуждали произошедшее и горько корили себя за то, что послушались приказа. Солдаты обратились к своему командиру, капитану Лашкевичу, и заявили ему, что начинают мятеж, чтобы искупить свою вину, а стрелять по бастующим впредь не будут.

Капитан Лашкевич в ответ зачитал царский приказ о восстановлении порядка и велел солдатам выполнять его. Раньше это, может быть, на них и повлияло бы, заставило подчиниться, однако теперь было воспринято ими как явная провокация. Началась потасовка, раздались крики, возник переполох. Кто-то из солдат направил на офицера винтовку. Есть даже предположение, что сам Лашкевич в панике схватился за свое оружие, но случайно направил его на себя. Как бы там ни было, внезапно раздался выстрел. Капитан упал замертво на глазах у изумленных солдат.

Смерть командира положила конец и сомнениям солдат.

Волынцы склонили к участию в мятеже солдат Литовского и Преображенского полков, чьи казармы находились поблизости. Офицеры Московского полка изо всех сил пытались удержать командование своей части, но силы были слишком неравны, мятежных солдат было значительно больше, они подавили сопротивление офицеров и направились на Выборгскую сторону. Теперь уже солдаты хотели брататься с рабочими.

Под свинцово-серым небом Петрограда на улицах города стали собираться разъяренные толпы народа.

Ошеломленный генерал Хабалов попытался мобилизовать шесть рот, сохранивших верность властям. Кроме того, оставались верны властям и некоторые отдельные офицеры и солдаты, а также стихийно собравшиеся воинские группы. Они пытались противостоять с оружием в руках набиравшему обороты мятежу. Но в массе своей войска отказывались подавлять беспорядки, какова бы ни была причина такого решения: по политическим убеждениям или из трусости, из-за крайней усталости или вследствие непонимания цели такого приказа. Те солдаты, которые не стали присоединяться к рабочим, возглавляемым оказавшимися у власти по воле случая и благодаря своим способностям лидерами, просто исчезли, разошлись кто куда. По свидетельству очевидцев тех событий, «растворились» даже те подразделения, которые до последнего времени, казалось, сохраняли верность правительству.

Толпы рабочих и солдат врывались в правительственные здания, опустошали арсеналы полиции. Захваченное там оружие они обращали против полицейских, преследуя и убивая их повсюду. Они жгли полицейские участки, превращая в пепел все полицейские архивы, стреляли в любого «фараона», которого только встречали, в том числе и в полицейских снайперов, которые прятались на крышах и лишь временами выглядывали, чтобы прицелиться. Восставшие обыскивали церкви в поисках тайных складов оружия, солдаты и рабочие вместе обшаривали храмы в напряженном и почтительном молчании. Они брали приступом тюрьмы, открывали настежь ворота и освобождали сбитых с толку заключенных. Они подожгли здание Окружного суда и стояли, любуясь на разгоревшееся пламя, будто отмечался какой-то новый зимний праздник. Не встречая никакого противодействия, ниспровергатели увлеченно и беспорядочно крушили все, что напоминало о прежней власти.

Слухи об их действиях разошлись далеко за пределами Петрограда. Так, в Москве представители органов власти попытались, но не смогли заглушить распространение новостей о нарастающих беспорядках в столице. Информация об этом просочилась и во второй город страны. Московские рабочие стали покидать свои рабочие места, некоторые просто уходили домой, другие шли в центр города в поисках новостей и каких-либо руководящих указаний.

27 февраля после полудня царь, как обычно, невозмутимо продолжил обсуждение намеченных военных действий со своими военными, обретающимися в Ставке. Его спокойствие разделяли и другие. Военный министр Михаил Беляев телеграфировал царю, сообщая ему с непередаваемой беспечностью, что в некоторых военных подразделениях Петрограда произошло несколько незначительных нарушений, что с этим сейчас разбираются и что вскоре все успокоится.

Между тем на улицах восставшего города в толпах стояли бок о бок представители политических течений всех мастей, от эсеров до озлобленных кадетов, и они вовсе не были спокойны. Их объединяла уверенность в том, что перемены необходимы и неотвратимы. Они находились уже в новом городе, в момент рождения нового порядка, в «кровавый понедельник». Старая власть умирала, а новая еще не оформилась.

Под темнеющим небом, под звуки бьющихся оконных стекол, в зыбком свете пожаров бесцельно сновали люди, группами и поодиночке. Были среди них и рабочие, и только что освобожденные преступники, и радикально настроенные политагитаторы, и солдаты, и шайки хулиганов, и шпионы, и пьяницы. Все они были вооружены тем, что смогли раздобыть. Вот кто-то одетый в шинель размахивает офицерской саблей и незаряженным револьвером. Вот молоденький парнишка хвалится кухонным ножом в руках. Вот студент, опоясанный пулеметными лентами, держит винтовки в обеих руках. Вот человек несет наперевес ломик, как пику.