Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

Но мгновение затянулось, и вновь со стороны Невы послышались выстрелы. Их отголоски сотрясли стены зала, и пропасть между воззрениями разных партий вновь стала очевидной.

«За спиной съезда ‹…› совершена преступная политическая авантюра, – высказался офицер-меньшевик Хараш. – Меньшевики и эсеры считают необходимым отмежеваться от всего того, что здесь происходит, и ‹…› оказать упорное сопротивление попыткам захватить власть».

«Он не представляет 12-ю армию! – выкрикнул озлобленный солдат. – Армия требует передачи власти Советам!»

Буря протеста. Правые эсеры и меньшевики по очереди криком осуждали большевиков и заявляли, что они покинут собрание, а левые освистывали их.

Настроение становилось все более озлобленным. Заговорил Хинчук, представитель Московского Совета: «Единственным возможным мирным выходом из положения остаются переговоры с Временным правительством», – настаивал он.

Бедлам. Слова Хинчука были либо катастрофической недооценкой ненависти к Керенскому, либо намеренной провокацией. Они вызвали ярость не только у не верящих своим ушам большевиков. В конце концов Хинчук попытался перекричать шум: «[Мы] покидаем настоящий съезд!»

Посреди топота, шиканья и свиста, последовавшими за этим объявлением, меньшевики и эсеры замешкались. Все-таки угроза ухода была последним козырем.

В это время городская Дума Петрограда обсуждала безысходный звонок Маслова. «Пусть наши товарищи знают, что мы не бросили их, пусть они знают, что мы готовы умереть вместе с ними», – воскликнул эсер Наум Быховский. Либералы и консерваторы встали, чтобы выразить свое согласие присоединиться к тем, кто заперт в Зимнем дворце под огнем; показать, что они тоже готовы умереть за правительство. Кадетка графиня София Панина провозгласила, что готова «стать перед орудиями».

Большевики с презрением проголосовали против. Они сказали, что тоже уйдут, но не во дворец, а в Совет.

Закончив собрание, две несогласные группы пилигримов вышли во тьму.

В Смольном Эрлих из еврейского Бунда прервал заседание новостями о решении депутатов городской Думы. Он сказал, что настало время всем, «кто не желает кровопролития», присоединиться к маршу ко дворцу, чтобы выразить солидарность с кабинетом министров. Левые вновь сыпали проклятиями, когда меньшевики, эсеры, Бунд и другие небольшие группы поднялись и наконец покинули заседание, оставив большевиков, левых эсеров и взволнованных меньшевиков-интернационалистов позади.

Добровольные изгнанники с трудом добрались из Смольного до Невского проспекта и Думы под холодным ночным дождем. Там они встретились с депутатами, а также меньшевиками и эсерами из Исполнительного комитета крестьянских Советов и вместе отправились на марш солидарности с кабинетом министров. Они шли четверками за мэром Шрейдером и министром снабжения Сергеем Прокоповичем. Захватив с собой хлеб и колбасу для министров и распевая «Марсельезу», группа из трехсот человек шла умирать за Временное правительство.

Они не преодолели и одного квартала. У канала революционеры преградили им путь.

«Мы требуем, чтобы нас пропустили! – кричали Шрейдер и Прокопович. – Мы отправляемся в Зимний дворец!»

Озадаченный матрос отказался их пропускать.

«Стреляйте, если хотите! – подстрекали участники марша. – Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!»

Необычное противостояние продолжалось. Левые отказывались стрелять, правые требовали прохода и/или расстрела.

«А что вы сделаете?» – крикнул кто-то на матроса, упорно отказывающегося его убивать.

Рассказ Джона Рида о произошедшем дальше очень известен: «Тут появился другой матрос, очень раздраженный. «Мы вас прикладами! – решительно вскрикнул он. – А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!»

Такая перспектива едва ли подходила защитникам демократии. Поднявшись на ящик, размахивая своим зонтиком, Прокопович объявил последователям, что они должны спасти этих матросов от самих себя: «Мы не можем нашей невинной кровью запятнать руки этих невежественных людей! Быть расстрелянными, а тем более избитыми этими стрелочниками ниже нашего достоинства. Вернемся в Думу и обсудим средства спасения страны и революции!»

На этом самопровозглашенные morituri за либеральную демократию развернулись и отправились в до стыдного краткое обратное путешествие, не забыв забрать колбасу.

Мартов оставался в Зале Собраний на всеобщей встрече. Он все еще отчаянно желал добиться компромисса. Теперь он представил резолюцию, в которой раскритиковал большевиков за предупреждение воли съезда и вновь предложил начать обсуждение широкого, включающего все фракции социалистического правительства. Она почти полностью повторяла его призыв двухчасовой давности, с которым, несмотря на желание Ленина порвать с центристами, большевики не стали спорить.

Но за два часа многое произошло.

Когда Мартов вернулся на место, возникла неразбериха, и в зал, к удивлению и радости делегатов, протиснулись большевики из Государственной думы. Они сообщили, что пришли «победить или умереть вместе со Всероссийским съездом».

Когда аплодисменты улеглись, Троцкий начал ответную речь Мартову: «Восстание народных масс не нуждается в оправдании, – начал он. – То, что произошло, – это восстание, а не заговор. Мы закаляли революционную энергию петербургских рабочих и солдат. Мы открыто ковали волю масс на восстание, а не на заговор… Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю: с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда и которые делают эти предложения? Но ведь мы их видели целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны, миллионы рабочих и крестьян, представленных на этом съезде, которых они не в первый и не в последний раз готовы променять на милость буржуазии? Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто отсюда ушел и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории!»

Зал взорвался аплодисментами. Мартов поднялся среди непрекращающегося шума. «Тогда мы уходим!» – прокричал он.

Когда он развернулся, путь ему преградил один из делегатов. Он смотрел на него с выражением, мечущимся между печалью и обвинением.

«А мы думали, – сказал он, – что хотя бы Мартов останется с нами».