Семен Резниченко - Русские и русскость

Понятно, что создатели воинственной и громоздкой империи обратили внимание именно на набор логичных, эффективных и понятных принципов, а не на сложные национальные традиции и философско-нравственные установки.

Через ордынцев легизм был воспринят московскими властями. Его усвоению весьма способствовала очень сходная с ним европейская политическая мысль эпохи Возрождения, также хорошо известная в Москве и крайне жёсткая политическая ситуация времён основания Московского царства. И мы получаем специфику российской государственности, формально какой угодно, но на практике дочерней по отношению к исламскому Востоку и Китаю.

Первоначально легизм в России многое сдерживало и обволакивало, не давая войти в жизнь людей. Однако он рос и креп одновременно с усилением государства. Было два его мощнейших всплеска, сопровождавшихся огосударствлением и произволом — при Петре I и при Сталине. Недаром они так похожи на самого известного легистского правителя Китая — Цинь Ши Хуан-ди. Современная Россия — во многом альтернативная история стран Восточной Азии. Что могло бы быть, если бы легистские принципы подавили бы всё остальное, включая конфуцианство?

Но вместе с китайскими принципами организации общества в Россию попали и «довески» в виде социально-психологического контекста. И часть русских, попавших под максимальное давление властей, изрядно китаизировалась. Например, способность всё терпеть и сносить была объявлена мужской добродетелью! Произошло это никак не раньше XVIII–XIX веков. И только на отдельных территориях центра и в отдельных крепостных деревнях, но не во всех. А также у отдельных индивидов в разных других социотерриториальных группах русских, что неудивительно. В большинстве обществ, в том числе и в русском, мужские добродетели прямо противоположны.

Китаизации части русских способствовали традиционно славянские жёсткие практики внутриобщественной доминации, которые резко усугубились в имперском крепостническом обществе. И китаизация стала способом субдоминантных мужчин и женщин приспосабливаться к тяжёлым условиям и легитимизировать себя в глазах общества, то есть объявить своё приниженное положение душеполезным, а психологическую специфику, которую оно вызывает, — подлинно православным. Православие было единственным, что связывало доминантов с субдоминантами. И доминантам было приятно и удобно видеть субдоминантов именно такими. И такими многие крестьяне просто-напросто притворялись, не в своей среде, а на глазах у дворян.

Доминация была нередко очень активной и во внутридворянской среде, особенно среди чиновников, или по отношению к женщинам, младшим. Поэтому китаизированные индивиды появлялись в разных сословиях.

Китаизация была и следствием стать объектом «доминирования через сострадание».

При этом сказывалась натужность и навязанность этого психологического стереотипа у русских. От «кротких» китайцев или корейцев всегда было в среднем больше толку, чем от «кротких» русских. Восточные люди в таком состоянии в гораздо большей степени сохраняли способность к активной и успешной деятельности. И чувствовали себя в целом гораздо комфортнее.

Недаром Платон Каратаев и Алёша Карамазов всегда казались мне персонажами, далёкими от христианства, некими даосскими практиками.

Забавно, но наиболее китаизированные русские проживали в основном вдали от Китая. Жителей же территорий, к нему более или менее прилегающих, наблюдатели скорее сравнивали с англосаксами.

Много говорят и о противоположных качествах русских: о высоком уровне криминализации, о пьянстве и об алкоголизме, об агрессии в обществе, о суицидальности, о дорожном лихачестве, о нелояльности, о коррупции, о произволе начальства, о несоблюдении различных правил и принципов, о внутренней нелояльности.

Здесь необходимо указать, что эти негативные качества особенно обострились в позднесоветско-постсоветский период, когда были разрушены коллективы выживания и неразрывно связанные с ними установки культуры, до той поры ограничивавшие дезадаптивные черты менталитета.

Большое значение во все периоды великорусской истории играл когда подспудный, когда открытый конфликт русских с русским государством — конфликт свободолюбивых индивидуалистов с азиатской деспотией, скорее подходившей для жителей Востока. В ранние периоды вмешательство государства в жизнь русских всё же было ограниченным. К тому же долгое время от государства можно было уйти в казаки, на окраины страны, бороться с этим государством. От государственного произвола защищали коллективы выживания. Начиная с советского периода господство государства стало абсолютным. От него можно было бежать за границу или уйти во «внутреннюю эмиграцию» (последняя очень часто выражается в форме алкоголизма, суицида и суицидального поведения), существовали и другие способы «выйти за рамки», например такие, как превышение скорости вождения.

Всему этому способствовали древние традиции жёсткого внутрисоциального доминирования, которые оказались у позднесоветских-постсоветских русских, не сдерживаемых никакими культурными ограничениями.

Сказалось и стремление самых разных русских иметь в формально гомогенном обществе особые максимально автономные и независимые группы, от гопников до интеллигентов. Стремление к обособлению нередко выражалось и выражается в физической или символической агрессии против чужаков при недостатке многих других маркеров и условий для обособления.

Особое значение в развитии криминальной субкультуры русских имело стремление государства создать безопасное для него поле приложения сил для выхода недовольства несвободой, а также отвлечь наиболее агрессивных русских от политической борьбы и отделить их от остальной части народа. Уголовникам и при поздней царской власти, и при советской создавали достаточно благоприятные условия для развития. Этот план государства блестяще удался. В своё время уголовную субкультуру массово пополнили беспризорники, дети кулаков и многие другие обиженные, которые при молчаливой поддержке государства не боролись с режимом, а грабили и убивали «обычных русских», чем повышали в глазах «обычных русских» необходимость сильного государства. Тем более что попавшие в уголовную среду резко отделяли себя от остального народа и рассматривали его как добычу, примерно так же как и чиновники, что и привело к прямому сращиванию чиновничества с верхушкой криминала в постсоветский период.

В чём наиболее яркое проявление русского индивидуализма? Это отнюдь не эгоизм, не иждивенчество, а, наоборот, качество, считающееся очень достойным, а именно: делать добрые дела, их не афишируя. А ещё лучше — вообще тайно. Возьмём ту же тайную милостыню.