Сергей Кара-Мурза - 1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

Вообще, реальная история того периода поражает разнообразием и изобретательностью тех подходов, которые пробовали и применяли и государственные органы, и предприятия, и граждане, чтобы организовать распределение жизненно необходимых продуктов и товаров. В целом, в течение трех лет военного коммунизма удавалось поддерживать равновесие между изъятием государством хлеба у крестьян и неофициальной торговли крестьянами. Как пишет Карр, «крестьянский хлеб либо находил свой тайный путь на свободный рынок, либо силой изымался агентами правительства. Даже те крестьяне, которые сражались на стороне Советского правительства против худших из зол — «белой» реставрации, — продолжали вести борьбу за хлеб».

В 1990 г. в США вышла большая книга «Хлеб и власть в России. 1914-1921», где сравнивается продовольственная политикуа царского, Временного и советского правительств. Вывод: только большевики смогли создать работоспособный аппарат продовольственного снабжения и тем укрепили свою власть. Более того, продразверстка укрепила авторитет большевиков и среди крестьян. Автор пишет: крестьяне «поняли, что восстановление государства — это главное, что необходимо для прекращения смутного времени, и что большевики — это единственный серьезный претендент на суверенную власть».

Особый фронт революции — борьба против «молекулярного» антигосударственного и асоциального движения. Поворот населения к массовой поддержке красных во многом произошел потому, что они, в отличие от «Февраля», показали себя силой, способной не то чтобы победить это движение, а «овладеть» им, придать его хаотической разрушительной силе направление, «ввести в берега». Партия большевиков уже в своей философии резко отличалась от других партий тем, что она открыто и даже жестоко подавляла «гунна» (это понятие тоже использовал Блок, подчеркивая его отличие от скифов , более мягкой квалификации). По выражению Пришвина, только большевики не потакали скифам и гуннам, были «властью не от мира сего». Будучи теснее связаны с народными массами, они не нуждались в том, чтобы заискивать перед ними. Когда в Феврале рухнул старый порядок и тонкий «модернизированный» слой столкнулся лицом к лицу с народом, это вызвало настоящее потрясение — и многие возненавидели свой народ и свою страну.

Пришвин писал в дневнике о различии смыслов отношения власти и обществом: революция на основе смирения или революция как трагическая борьба. Вот как видел дело Пришвин в начале 1918 г. (13 декабря): либеральная интеллигенция Февраля полагала вместо диалога на равных и поиска общественного договора навязать трудящимся идеологию смирения, но время для этого уже ушло. Он писал: «Кадеты-европейцы, разные народники и потомки славянофилов… хотят подойти к народу и даже слиться с ним… В то же время в народе зреет нарыв. Интеллигенция, бунтуя против царя, имеет готовый идеал жизни для народа, в сущности, христианский идеал смирения и всепрощения. Революционер из народа (большевик) молится и живет одною молитвой: “Помоги мне все понять, ничего не забыть и не простить!” Идеал такого человека движение, сдвиг, возмездие».

Овладеть этим главным потоком революции — народным бунтом, со всеми его великими и страшными сторонами — оказалось на первом этапе для большевиков самой важной и самой трудной задачей. Решение этой противоречивой задачи было в том, чтобы договориться о главном, поддержать выбранную огромным большинством траекторию. Для такого поворота набирающей силу революции нужно было понимание именно чаяний народа, а не только его «расхожих суждений». А это понимание встречается у политиков чрезвычайно редко.

В целом, установка на быстрое восстановление государственности, хотя поначалу она и создала очаги рабочих восстаний («гражданской войны среди своих»), была эффективной. Постепенно, но сопротивление строительству советского государства в целом ослабевало.

Советская власть уже на первом этапе успешно выполнила едва ли не главную задачу государства — задачу целеполагания , собирания общества на основе понятной цели и консолидирующего проекта. Г. Уэллс признал, что партия Ленина «была единственной организацией, которая давала людям единую установку, единый план действий, чувство взаимного доверия… Это было единственно возможное в России идейно сплоченное правительство». 175

Развал государства как силы, охраняющей право и порядок, выпустил на волю демона «молекулярной войны» — взаимоистребления банд, групп, соседских дворов без всякой связи с каким-то политическим проектом (но иногда с использованием какого-то знамени как прикрытия, как это бывало, например, у «зеленых»). Этот хаос уже был для массы людей нетерпим.

Не только Временное правительство, но и правительства Белого движения откладывали обустройство жизни населения на будущее, когда будет капитализм и парламентская республика. Антисоветский историк М.В. Назаров говорит: «При всем уважении к героизму белых воинов следует признать, что политика их правительств была в основном лишь реакцией Февраля на Октябрь — что и привело их к поражению так же, как незадолго до того уже потерпел поражение сам Февраль». 176

В 1991 году был издан альманах «Русское прошлое» с документами революции и Белого движения. В своей рецензии на него историк В. Старцев пишет: «Как собирались “обустроить Россию” в случае своей победы белые? Поскольку у нас об этом толком не знает никто, познакомиться с квалифицированным резюме речей глав белых армий и их программных установок очень полезно. Его подготовил американский ученый Н.П. Полторацкий. Характерно, что, как ни старался он вычленить программу из приказов и речей Деникина, кроме фраз “За свободу и Россию” не обнаружилось ничего». 177

«Молекулярная» асоциальная деятельность была причиной гибели массы людей. Расхожие суждения вошли в конфликт с чаяниями. Пришвин записал 2 июля 1918 г.: «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным». Невежество было велико и раньше, но до Февраля оно было сковано государственной властью — оно не было действенным. Его раскрепостило и сделало активным и даже агрессивным именно Временное правительство. Его сразу после Октября начало загонять в подчиненное положение Советское государство. Иногда изгонять «гунна» пришлось действительно жестокими методами. Но через 20 лет война показала, что эта жестокость была спасительной.

Эта проблема как-то игнорируется в социологии, как будто есть общности «гуннов» и общности тех, кто неукоснительно соблюдают нормы институтов. В действительности в каждом притаился маленький или большой «гунн». Во время смуты институты распадаются, и в каждом просыпается его «гунн», но в то же время люди стараются создать какие-то институты-времянки и ищут политическую силу, которая бы укрепила и защитила институты, чтобы жизнь вошла в норму. Пришвин 14 декабря 1918 г. написал состояние того момента так: «Анализировать каждую отдельную личность, и дела настоящего времени получаются дрянь, а в то же время чувствуешь, что под всем этим шевелится совесть народа». Именно это — дело совести народной, видели очень многие. Но чтобы жизнь вернулась в норму, требовалась государственная власть, хотя бы в фазе становления.