Сергей Кара-Мурза - 1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

Отряды Красной гвардии были вооруженными силами политических партий (большевиков, эсеров, меньшевиков и анархистов), они боролись с государством в революции. Революционеры, пришедшие к власти, должны их разоружить. Кроме этих отрядов было много других вооруженных неформальных групп разного размера, названий и направлений.

Из истории, от древности, известно, что автономные (иррегулярные) вооруженные группы часто сдвигаются к нигилизму — отрицанию норм и запретов. Одни мотивированы мессианскими идеями, другие уничтожают еретиков или аморальных растлителей (о бандитах не говорим). В условиях смуты собирается много таких отрядов, и некоторые из них становятся общностями изуверов. Это — одна из главных проблем для государства, общества и, в наше время, для науки и культуры.

Общественные кризисы со сдвигами в системе ценностей происходят в результате сильной культурной травмы. Такая травма дестабилизирует рациональное сознание, и вся духовная сфера переходит в состояние неустойчивого равновесия , возникает «подвижность отношений и правил». Катастрофическое изменение системы порождает такие необычные выбросы энергии, которых никто и не мог вообразить. В состоянии неустойчивого равновесия «все старое начинает раскачиваться, а все новое, еще неопределенное, заявляет о себе и становится возможным».

Описать человеческие общности только посредством социальными признаками нельзя — социальное и психическое неразрывно связаны. В стабильные периоды они мирно сосуществуют, но социальные бедствия и катастрофы потрясают мышление, и возникают большие общности с «измененным сознанием». Картина мира этих людей сдвигается к иррациональному, поведение становится неопределенным или непредсказуемым.

Видный российский психиатр Ю.А. Александровский пишет о социальных потрясениях: «Немецкий психиатр и философ Карл Ясперс проанализировал изменения психического состояния населения Германии после её поражения в I Мировой войне. Он сопоставил их с психическими явлениями в неспокойные времена среди населения других стран — после эпидемии чумы в XIV веке в Европе, во время Великой французской революции, а также после революции 1917 года в России. Ясперс пришёл к заключению, что наблюдаемые в такие периоды глубокие эмоциональные потрясения касаются всех. Они “воздействуют на людей совершенно иначе, чем потрясения сугубо личного свойства”. В первую очередь происходит “девальвация ценности человеческой жизни. Это выражается в равнодушии к смерти, снижении чувства опасности в угрожающих ситуациях, готовности жертвовать жизнью без всяких идеалов”». 201

Явления этого типа различаются масштабом и оттенками в разных культурах, но ядро их структуры в главном одно и то же. Люди, пережившие катастрофу и получившие сильную культурную травму. Многие люди, выброшенные из общества и привычного образа жизни, опускаются в болезни и угасание. Это — проблема социальной психологии.

Ю.А. Александровский так классифицирует травмы на примере 1990-х годов: «Наступил экономический и политический хаос, породивший безработицу, миллионы беженцев, значительное расслоение по уровню материальной обеспеченности… Отсюда — тревожная напряжённость и развитие “кризиса идентичности личности”… Выделяют три варианта расстройств. Первый выражается в апатии, отчуждённости, чрезмерной тревожности или депрессии. Второй вариант — разрушительная, направленная вовне агрессия. Третий вариант — развитие магического мышления со сверхценными (бредоподобными) идеями мистического, иррационального содержания».

Для общества особо опасные второй и третий вариант сдвига в результате культурной травмы. Украина, Сирия и все нынешние кризисные общества «генерируют» таких людей. Старшее поколение было свидетелем тяжелого потрясения перестройки: вдруг быстрый рост преступного насилия, часто бессмысленного. А дальше: сжигание живыми турок-месхетинцев в Ферганской долине, погромы в Сумгаите и война в Нагорном Карабахе с массовым убийством беженцев, обстрел Бендер из системы «Град», гражданская война в Таджикистане, война в Чечне и разгром Верховного Совета РФ в октябре 1993 года. И теперь — волна насилия на Украине.

Обществоведение эти явления обходит. Они интерпретируются через социальные и политические интересы. Иные ищут причин в культуре или менталитете, как будто у этих людей разрушительные желания уже имелись в виде личинок, и их только надо было «разбудить». Это очень распространенное представление глубоко ошибочно.

Э. Фромм так объясняет культурную катастрофу Реформации: «Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом. Он нашел прибежище в новом идолопоклонстве крови и почве, к самым очевидным формам которого относятся национализм и расизм». 202

Катастрофическое изменение системы — это взрыв, который «выбрасывает» необычных людей с измененным сознанием, и они объединяются в сообщество нового типа. Они необычны, поражают жестокостью, разрушают порядок и часто гибнут. Такие общности изучали историки, а после I Мировой войны социологи и психологии, особенно в Германии.

Одним из компонентов механизма насилия была революционная интеллигенция, (особенно воспитанная в партии эсеров, которая в свою доктрину включила терроризм). В предисловии к книге Б. Савинкова «Воспоминания террориста» сказано: «Он блокировался с направлениями любого оттенка, лишь бы антибольшевистское. Даже и с монархистами, полагая, что наши бурбоны чему-то научились. Савинков готов был признать любую диктатуру (включая, разумеется, собственную), кроме большевистской… Он бросался за помощью к англичанам, французам, белочехам и белополякам. Он командовал отрядами карателей, бандами подонков, наймитами, шпионами. Пути-дорожки “савинковцев” чадили пожарищами, дергались в судорогах казненных». 203

Надо вспомнить, что и в нашей «двойной» революции возникли общности такого типа. Начатая интервенция и Гражданская война достаточно дает образов героизма и жестокости с обеих сторон. Для нас здесь нужно взглянуть на страшную картину «разрушительной агрессии и сдвига мышления к иррациональным импульсам». Речь идет об эффекте культурной травмы, — результата революции — в момент, когда ни в обществе, ни в государстве не было средств, чтобы ее смягчить и остановить цепной процесс распада идентичности личности.

Для нас сейчас важна глубокая ошибка — объяснять экстремальную жестокость социальных или культурных групп классовыми и культурными стереотипами или политическими позициями. Все это можно считать предпосылками, но это не причины. Мощные мотивы для жестокости кроятся в сфере иррационального. Эти мотивы складываются в условиях катастрофического кризиса (в данном случае революции), когда эти группы остаются без жесткого авторитетного контроля и без постоянного коллективного диалога, поддерживающего нормы рациональности.