Александр Котиков - Записки военного коменданта Берлина

— Ревела буря, дождь шумел…

Среди ребят было много сибиряков и волжан. Они знали эту песню и пели вдохновенно. Я любил эту емкую богатырскую песню. Кто-то неожиданно изменил конец.

— …Германия покорена, ведь мы не праздно в мире жили.

Всем это было по душе, и повторение пропели с особым подъемом.

Скованности как не бывало. Свободно и шумно вели себя солдаты. Им так понравился запевала, что я стал среди солдат «своим в доску». Они шумели, а я мысленно перенесся в Тобольск, на крутой берег Иртыша, и стоял у обелиска в честь Ермака, посеревшего от времени.

Я бывал в тех местах, и картины виденного помогали мне находить великую связь нынешних событий с нашей далекой российской историей. Рассказал солдатам о легендах про «ермаковцев», которые по сию пору любовно передают на Иртыше.

Стоял и старался представить себе покорителя Кучума, людей того времени, их челны, их буйные набеги, славу, которую они принесли России. Еще совсем недавно Европа лежала под сапогом прусского фельдфебеля, билась, сопротивлялась, а высвободиться не хватало сил. И пришел богатырь — потомок Ермака, сын своего советского народа, и порешил врага в его логове. Нынешние богатыри перекликаются с героями далекого прошлого, перекликаются между собой разные эпохи, разные поколения, будь то ермаковцы, кутузовцы, ратники Дмитрия Донского или Александра Невского, суворовцы, — все они рождали подвиг перед лицом страшной беды, нависшей над нашей родиной. В этом ряду, как равные, стоят солдаты и офицеры вашей 23-й стрелковой дивизии, солдаты-винокуровцы. Например, мне очень хотелось, чтобы звуки этой чудесной песни, ее неповторимая мелодия были услышаны там, за Эльбой, в том густом сосновом молодняке, где остановились наши союзники-американцы. Пусть знают, что эту старинную русскую песню поют их союзники по совместной борьбе с фашистскими извергами, прославляя свою социалистическую родину. Пусть они знают, что мы тоже чертовски устали, но свою усталость снимаем песней. Мы тоже нуждаемся в дремоте, в отдыхе, но песня… песня сильнее всего.

Я всматривался в лица солдат и подумал: а ведь еще не написана та песня, которая отвела бы солдата от сидящего в его сердце горя. Война, как заноза, впилась в сердце и мучительно колет, жжет, кровоточит, как незаживающая рана. А тут первое утро без канонады, без свистящих пуль. Мысли разлетались по длинному пути войны, по бесчисленным отметинам, к которым и в радости и в горе были прикованы мысли солдата. В этой непривычной тишине припоминались все весны войны, все утра наиболее ярких сражений, все могилы, которые оставляли на тех памятных местах.

— Вы заметили, — обратился ко мне Андрей, — вон те винтовки, воткнутые стволами в песок, а на приклады пристроили стальные немецкие каски?

— Да, заметил. А вы уверены, что это соорудили сами немцы? Может быть, это подшутили наши товарищи?

— Нет! Что вы? Это немцы. Этим они дали нам понять, что мы, мол, хоть и перебежали на другой берег, а на посту стоят наши винтовки, знайте, мы еще вернемся.

— Поздно подумали и неумно намекнули. Война проиграна, от такого удара по самой башке не поднимешься, — заметил кто-то.

Я ждал, что скажут другие товарищи. В конце Первой мировой войны один лубочный художник так именно изобразил апофеоз войны, иначе говоря, завершение Первой мировой войны. Что бы ни имели в виду немецкие солдаты, а мы будем думать, что это наипримечательное выражение того, что частенько выкрикивали гитлеровские солдаты, сдаваясь в плен, — «Гитлер капут», а мы под эти символом понимаем торжество нашего дела, нашу победу, победу разума над безрассудством. Ведь додумался же безрассудный в своих грязных поступках гитлеровец закончить свой путь таким ярким изображением.

— Начали войну, а не подумали о том, кто ее будет кончать, — кто-то вслух высказал свои раздумья.

Был подходящий случай продолжить мысль солдата.

— Это очень правильно сказано, — говорю я. — Когда-то А. В. Суворов, размышляя над вопросами войны, заметил: «Всякий, кто намеревается начать войну, должен прежде подумать, как он ее начнет, найдет ли он поддержку в своем народе, и, конечно, подумать, как он ее кончит и кончит ли ее именно он, а не его противник». Вот это-то и забыли сделать правители фашистской Германии.

После Гражданской войны Ленин, характеризуя сущность провалов в политике империалистических государств, указывает на такое обстоятельство, что класс, идущий к своей гибели, не способен ни предвидеть, ни разумно планировать. Он пребывает в состоянии постоянного страха, а страх, как известно, плохой советчик и союзник. Вот они и шарахаются из стороны в сторону. Но от этого нам-то не легче. Авантюрист, как «карманный воришка», не знает, где и когда его схватят за руку.

В военную авантюру втягиваются большие массы низменных людей. Они грабят, убивают, насилуют, не думая о последствиях, и, когда приходит «капут», они легко бросают свои штаны и бегут туда, где не надо будет нести ответственности. Теперь наша бдительность должна быть во сто крат сильнее, острее. Враг перекрашивается на ходу, принимает такую форму, чтобы не навлечь на себя подозрение. Униформа его лежит там, на косе, а на той стороне он легко может стать трубочистом и разыгрывать роль заправского обожателя русского солдата, которого он «долго ждал» и теперь готов принять в свои объятия, как родного брата. Он рассчитывает, что русский Иван обязательно поверит ему и примет, как долгожданного друга.

А ведь совсем близко, где-то рядом, выходят из подполья наши истинные друзья, немецкие коммунисты, узники гитлеровских лагерей. Они-то будут брать таких «артистов» за шиворот и показывать, как врагов немецкого народа, как вешателей. Мы и сами-то не должны терять бдительности, а все другое придет в норму само собой. Оборотни получат по заслугам.

Под тяжестью гитлеровского гнета росла и ненависть к фашистам в немецком народе. Он обрушил свою долю гнева на их головы. Они получили за все по полному счету.

Меня перебил один автоматчик. Я повернулся к нему. На меня смотрели озорные, смелые серые глаза, вьющиеся кудри лезли из-под пилотки заразительно лихо.

— Теперь, — сказал он, — мы уперлись в Эльбу, и никуда. Стоп. Командир не пускает даже разведать, что в том сосновом молодняке. Глядим мы на все вокруг и думаем — хорошо же жили немцы, лучше нас. И, поди ж, начали войну. Тем немцам, которых мы видим теперь, война и не снилась. Выходит, что начали войну не они, а те, кто был очень богат. Когда мы наступали на Ной-Рюпин, в лесу наткнулись на одну дачу. Хозяин, видно, впопыхах, бросил все. И чего там только не было.

Я говорю разведчику, что это дача Геббельса. Их-то как раз и тянуло на войну извечное стремление германского милитаризма к мировому господству.