Жан Маркаль - Монсегюр и загадка катаров

Вполне возможно, что разбойники использовали пещеры Юсса как логово или как склад, особенно во времена, когда народная вера помещала в недра земли переходные, даже пугающие миры, где бывает только нечистая сила. Во время оледенений доисторической эпохи в этих пещерах жили, потому что они представляли собой единственное возможное убежище, а в эпохи, когда можно было жить на поверхности, эти пещеры, прежде всего глубокие и мрачные, вызывали особый ужас, и народное воображение населяло их разнообразными чудовищами. Может быть, в эти каверны дьявола люди входили только в случае крайней необходимости, кроме отдельных смельчаков, якобы открывавших там сокровища иного мира или предававшихся непристойным обрядам. Сборники легенд всех местностей, и особенно Пиренеев, обязательно сообщают о странных явлениях близ пещер такого рода; здесь, разумеется, обитает знаменитая Белая дама, и именно сюда она уводит детей, которых похищает в деревнях; здесь собираются людоеды, весело угощаясь человеческим мясом, и проводят свой шабаш черти в обществе ведьм — только последние и не боятся туда проникать. Пещеры — это запретный мир.

Но потому этот мир и влечет к себе.

В том же конце XIX века, когда эрудиты центра кантона, как их изящно называли, собирали все устные народные предания, какие могли найти, чтобы заполнить страницы бюллетеней научных обществ, один окситанский писатель, Наполеон Пейра, очень влюбленный в свой край, опубликовал «Историю альбигойцев» в трех томах. В третьем томе можно прочесть такие строки, посвященные пещере Ломбрив:

«Как пролить свет на эту мрачную драму, произошедшую более пятисот лет назад, на глубине 2000 метров под землей, от которой не осталось иного свидетельства, кроме немой груды наполовину окаменевших костей?» И нас резко вталкивают в мир катаров 1244 года: «После того как благочестивый Луп из Фуа пришел молиться в пещеру Орнолак, пять-шесть сотен горцев, бежавших из своих селений, мужчин, женщин, детей, поселилось в этом мраке и образовало вокруг катарского пастыря нечто среднее между мистической колонией и станом дикарей. Организовался новый Монсегюр — уже не рыцарский, как тот, и не вознесенный к облакам, а, наоборот, мужицкий и затерянный в полости горы, в бездне, проделанной дилювиальным потоком».

Допустим. Но это не все: пещеру Ломбрив обнаружила инквизиция и окружили королевские войска с благословения недавно обратившегося в ортодоксальный католицизм сеньора де Кастельвердена, владельца территории Орнолак, на которой находится пещера. «Сенешаль проник под обширный портик, вломился во внутреннее горло и полагал, что захватит всех разом, как выводок диких животных в глубине логова, под ротондой Лупа из Фуа, выхода из которой не было. Но это двойная пещера — точнее, так: восточный коридор протяженностью четверть лье, который он как раз миновал, представляет собой только преддверие верхней галереи, втрое более глубокой, чем основная пещера.

На эту галерею можно было влезть по перпендикулярной стене высотой в двадцать четыре фута, вертикальной, но разделенной пятью-шестью выступами, на которые были положены деревянные ступени. Катары, убрав за собой эти ступени, тотчас стали недостижимыми во мраке их подземного навеса. Католическое войско, рассчитывавшее загнать их в ротонде в тупик, само было пронзено, раздавлено, поражено градом свистящих стрел и скачущих каменных глыб, а также дикими завываниями, прокатывающимися по этому темному зеву, которые, по мнению геологов, изрыгает океанский поток».

Эпический стиль этого описания безупречен. Беда в том, что Наполеон Пейра желает быть не писателем, а историком. Он продолжает так: «Сенешаль отступил, собрал убитых, заделал камнем узкое восточное горло и замуровал катаров-победителей в их укреплении, ставшем их могилой. Он еще несколько дней простоял лагерем у входа в пещеру, над Арьежем, а потом, когда в недрах скалы уже не слышалось никаких движений, он, сочтя, что все кончено, спокойно спустился и вернулся в Тулузу».

Все это как будто отмечено неумолимой логичностью. Во всяком случае, такое событие — в духе непримиримой борьбы той эпохи. Проблема состоит в том, что эту историю рассказал один только Наполеон Пейра, не сославшись ни на какой источник. Он даже подробно описывает агонию замурованных катаров:

«Они кротко покорились судьбе и печально улыбались в своей могиле. Плодоядные, привыкшие к долгим постам, охотно идущие на endura, возможность которой они приберегали для последних страданий, они спокойно приняли эту казнь голодом, обычное и соответствующее их религии самоубийство… Некоторое время они еще прожили: у них были глиняные горшки, кучки овощей в углублениях скалы и недалеко оттуда — озерцо чистой воды. Но однажды у них все кончилось… Тогда они собрались вместе со своими семьями… Несколько мгновений благочестивое бормотание молитв перекрывалось голосом катарского пастыря, проповедовавшего Слово, которое было у Бога и было Богом. Верный диакон дал умирающим поцелуй мира и в свою очередь уснул. Все погрузились в сон, и только капли воды, медленно падавшие со сводов, веками нарушали гробовое безмолвие».

Конечно, это превосходный репортаж. Но Наполеон Пейра несомненно опасался, что его рассказу не поверят. И, не упомянув в подтверждение своих слов ни одного документа того времени, он сразу же перешел к гугенотской эпохе: «Жак де Кастельверден был сеньором Орнолака и его мрачной пещеры, уже два с половиной века как замурованной. Теперь времена вновь открыли эту великую альбигойскую костницу. Протестанты, может быть искавшие в горных пещерах своих предков, ведомые смутными и трагическими воспоминаниями, проникли в эти склепы. Они вошли, они вступили в молельню Лупа из Фуа, поднялись по еще лежащим ступеням в верхнюю пещеру и обнаружили — о, ужасное чудо! — целое множество спящих и лежащих людей, уже почти окаменевших и превратившихся в подобие своих же надгробных статуй». Надо отметить, что Наполеон Пейра забыл одну деталь, которую так хорошо описал раньше: ступени, которые катары убрали, прежде чем их замуровали в пещере, теперь оказались еще лежащими, и это по меньшей мере удивительно. Конечно, протестанты во время религиозных войн вполне могли забраться в пещеру Ломбрив — не в поисках гипотетических предков, а просто затем, чтобы спрятаться. А войдя в центральную пещеру, они неминуемо обнаружили бы кости, поскольку последние лежали здесь с доисторических времен. Но о подобном открытии в XVI веке не говорит ни один документ, и Наполеон Пейра очевидным образом не упоминает источников.

Мало того. Этот рассказ об открытии протестантами скелетов катарских мучеников завершается описанием фантастического видения: «Гора, три века оплакивавшая своих детей, из своих замерзших слез построила им сталагмитовые гробницы. Более того, она как бы возвела им триумфальный монумент и преобразила ужасную пещеру в базилику, чудесно украшенную лепкой и символическими скульптурами. Здесь можно было увидеть церковный престол, канделябры, урны; далее — священнические облачения, паллии, тиары; еще далее — фрукты, рассыпанные вокруг мертвых, дыни, грибы, символы жизни; и, наконец, бронзовый колокол, огромная чаша которого, словно упавшая со свода, лежала на земле символом вечного безмолвия и в то же время знаком победы, одержанной этими мучениками над князем Воздуха, безмолвный рожок которого украшал их склеп».