Петр Белоусов - Царь и Россия

«Он не дорожил для себя лично своими прерогативами самодержца, — свидетельствует Жильяр, — так как он был олицетворением простоты и скромности, но он опасался последствий, которые радикальные перемены могли бы иметь при обстоятельствах столь исключительной важности» (С. 141) [354].

Люди, которые обвиняли Государя в упорном отстаивании того, что он считал жизненно необходимым для блага Родины, «в ослеплении страстей не понимали, какую моральную силу, вопреки всему, представлял для русского народа Царь, непреклонно решившийся победить; не понимали, что мысль, которую он воплощал в народных массах, только одна могла вести к победе и спасти Россию от порабощения Германией… забывали, что Россия состоит не только из четырнадцати, пятнадцати миллионов (?) людей, зрелых для парламентского строя, но и из ста тридцати миллионов мужиков, по большей части нецивилизованных и несознательных, для которых Царь оставался помазанником Божьим, тем, кого Бог избрал, чтобы управлять судьбами великой России» (Жильяр. С. 158–159) [355].

«Николай II не любил проявления своей власти, — говорит Палеолог. — Если он ревниво защищает прерогативы самодержавия, то единственно по причинам мистическим. Он никогда не забывает, что получил власть от Самого Бога, и он всегда думает о том отчете, который ему должно будет отдать в долине Иосафата. Это представление о роли Монарха совершенно противоположно тому, которое вдохновило знаменитый ответ Наполеона Редереру: „Я люблю власть, но я люблю ее, как артист, я люблю ее, как музыкант любит свою скрипку, чтобы вызывать из нее звуки, аккорды, гармонии“. Добросовестность, гуманность, кротость, честь — вот, мне кажется, выдающиеся добродетели Николая II, но у него нет священного огня (правителя)» (T. III. С. 180) [356].

Когда справедливая история начертает образ благородного Николая II, подчеркнутые слова французского посла, несомненно, найдут на ее скрижалях свое место. Что же касается священного огня, то такового, каковым он был у гениальнейшего артиста, сценой которого была вся Европа, а зрительным залом — весь цивилизованный мир, у Николая II не было. Он не был артистом, а Богом помазанным на царство Государем, и его священным огнем был тихий огонек лампады, перед ликом святых угодников, перед образом Царя царей в терновом венце и багрянице.

Государя огульно обвиняли в слабости и бесхарактерности, но когда он защищал свое самодержавие, то это почему-то называлось упрямством. Но интересно выяснить, был ли он в действительности столь слабохарактерным и не скрывались ли под этим приписываемым ему свойством иные качества?

Лица, бравшиеся характеризовать Государя, подчеркивали, в отрицательном смысле, какую-то непонятную его бесчувственность. Враги Государя склонны были усиливать эту черту до признания в нем как бы атрофии морального чувства [357].

Палеолог приводит как характерный случай, что после Ходынской катастрофы Государь спокойно поехал на бал, а получив телеграмму о поражении нашего флота у Цусимы, положил ее в карман и безмятежно продолжал играть в теннис (Т. III. С. 22).

Если находились люди, допустившие чудовищную мысль, что Государь относился с равнодушием к интересам своей Родины и страданиям своих подданных, то не найдется ни одного человека, который отказал бы ему в беспредельной любви к своей семье, а в особенности к сыну. Враги Государя даже склонны были объяснять его равнодушие к другим людям поглощением всех его чувств семьей, а между тем — как эти чувства проявлялись в глазах посторонних?

Осенью 1912 года Наследник заболевает в Спале припадком гемофилии. Августейшие родители, по политическим соображениям, считали нужным скрывать это даже от своих ближайших. В этот вечер Великие княжны принимали участие в маленьком домашнем спектакле.

«Императрица, — записывает Жильяр, — в первом ряду, оживленная и улыбающаяся, беседует с соседями.

По окончании спектакля я вышел через заднюю дверь и оказался в коридоре перед комнатою Алексея Николаевича, чьи стоны до меня явственно доносились. Внезапно я увидел Императрицу, приближавшуюся бегом и поддерживающую в поспешности обеими руками стесняющее ее длинное платье. Я прижался к стене, она прошла мимо, не заметив меня. Лицо ее было взволновано и искажено тревогою. Я вернулся в зал; в нем царствовало оживление; ливрейные лакеи разносили блюда с прохладительными напитками; все смеялись, шутили; вечер шел полным ходом. Императрица вернулась несколько минут спустя; она вновь надела свою маску и силилась улыбаться окружающим. Но я заметил, что Государь, продолжая беседу, встал так, чтобы наблюдать за дверью, и я заметил на лету взгляд отчаяния, который бросила ему Императрица с порога. Час спустя я вернулся к себе, еще глубоко потрясенный этой сценой, которая внезапно обнаружила мне всю драму этого двойного существования.

Тем не менее, несмотря на то, что болезнь еще ухудшилась, в жизни Спале не проявилось никаких изменений. Только Императрица все менее и менее показывалась, но Государь, преодолевая свое беспокойство, продолжал свои поездки на охоту и за обедом собирались обычные гости» (С. 24) [358].

Такая же «бесчувственность» Государя проявлялась относительно Наследника и в деле его воспитания.

Сделавшись воспитателем Цесаревича, Жильяр пришел к заключению, что непрестанные страхи за его здоровье могут вредно отразиться на его характере и сделать его безвольным и даже морально калекою. «Это было делом родителей (предоставление ребенку большей самостоятельности), их одних — принять окончательное решение, которое могло иметь столь серьезные последствия для их ребенка. К моему великому удивлению, они вполне присоединились к моим мыслям и выразили готовность подвергнуться всем опасностям опыта, на который я склонялся не без ужасного беспокойства. Они, очевидно, сознавали тот вред, который приносила нынешняя система и что именно было наиболее ценным для их сына. И если любовь их к нему была беспредельна, то эта самая любовь давала им силы лучше подвергать его риску несчастного случая, последствия которого могли быть смертельными, чем увидеть его человеком без мужества и моральной независимости» (С. 33).

Однако опыт, произведенный Жильяром, оказался неудачным. Вскоре ребенок упал со скамейки, ушиб колено и у него начался обычный припадок гемофилии.

«Я был подавлен, — записывает Жильяр. — Однако ни Государь, ни Императрица не сделали мне и тени упрека. Напротив, они проявили сердечное желание, чтобы я не утерял надежды в достижении задачи, которую болезнь делала столь опасною» (С. 33) [359].

После двухмесячного периода выздоровления — восстановление здоровья всегда было очень длительным, — «Государь и Императрица решили продолжать, несмотря на весь риск, идти по намеченному пути» (С. 53) [360].