Петр Белоусов - Царь и Россия

Наша последняя ставка к спасению — национальный государственный переворот» (T. II. С. 40–42) [369].

Комментарии к этой болтовне излишни: история уже сказала свое слово. И вот, когда такие «патриоты» разносили сплетни о кознях изобретенной вражеской пропагандою немецкой партии, о понижении морального состояния армии, продолжавшей исполнять свой долг до той минуты, когда «национальная революция», вскоре оказавшаяся интернациональной, не освободила ее от этого долга и не превратила ее в «толпу взбунтовавшихся рабов», как проявлялась слабость Царя, на которого уже натравливали зверя революции?

Гофмейстерина Нарышкина говорит Палеологу:

— Государь бесподобен… Никогда ни малейшего признака уныния; всегда спокойный, всегда твердый, всегда у него слово укрепления, непоколебимая вера в победу.

— А Ее Величество? — спрашивает посол.

— Она не менее тверда, чем Государь, и еще вчера говорила мне: «Мы сделали все, чтобы избежать войны; мы, следовательно, можем быть уверены, что Бог нам даст победу!» (T. I. С. 279–280).

Великий князь Павел Александрович говорит ему то же самое:

— Они оба превосходны в своем мужестве. Никогда ни одной жалобы, никогда ни одного слова уныния. Они только и ищут, как бы поддержать друг друга! (T. I. С. 304).

Наши неудачи в Галиции весною 1915 года вызывают общее недовольство. По словам Палеолога, «все политические партии, за исключением, разумеется, крайних правых, требуют немедленного созыва Думы, чтобы положить конец неспособности военной администрации и организовать гражданскую мобилизацию» (T. II. С. 2) [370].

Происходят волнения в Москве:

«На Красной площади толпа поносит Царя и Царицу, требуя заключения Императрицы в монастырь, низложения Государя» (T. II. С. З) [371].

Пропаганда и болтовня господ X., Y. и Z.-ов приносит уже свои плоды…

По сведениям Палеолога (из откровений А. А. Вырубовой графине N.), «министр внутренних дел Маклаков, министр юстиции Щегловитов исчерпывают все усилия перед Государем, чтобы разубедить его от созыва Думы и чтобы доказать ему, что Россия не может продолжать войны. Относительно Думы Царь остается непроницаемым, несмотря на то, что Императрица всемерно поддерживает министров. Что касается продолжения войны, то Николай II выражается с горячностью, до того времени за ним неведомою: „Заключить мир, — говорит он, — было бы бесчестьем и привело бы к революции. Вот что осмелились мне предлагать!“ [372]Императрица не менее энергично выражает, что если бы Россия теперь оставила своих союзников, то она покрыла бы себя вечным позором, но она заклинает Государя не делать никаких уступок парламентаризму и повторяет: „Помни более чем когда-нибудь, что ты самодержец милостью Божьей. Бог не простил бы тебе измены тому назначению, которое Он дал тебе на земле“» (T. II. С. 5) [373].

Оставаясь непоколебимым в вопросе о продлении войны, Государь в ближайшем времени увольняет министров: военного — Сухомлинова, юстиции — Щегловитова, внутренних дел — Маклакова, обер-прокурора Святейшего Синода — Саблера, заменяя их, несмотря на противодействие Императрицы «парламентаризму», более либеральными или популярными генералом Поливановым, А. А. Хвостовым, князем Н. Б. Щербатовым и А. Д. Самариным. Вскоре после того созывается Дума.

По сведениям Палеолога, она собирается под знаком: «Довольно преступлений (каких?), реформы, наказания! Образ правления должен быть изменен сверху до низа!» (Т. II. С. 35) [374].

1/14 августа происходит бурное заседание Государственной Думы. Речь кадета армянина Аджемова оканчивается призывным криком: «Ллойд Джордж недавно выразился в палате общин, что немцы, поливая снарядами русских солдат, разбивают ими оковы русского народа. Это истинная правда. Русский народ, отныне (?) свободный, будет организовывать победу».

За ним говорил грузин Чхенкели, разражаясь анафемою против тирании царизма, приведшего Россию на край гибели.

Прения закончились речью В. Маклакова, требовавшего подчинения правительства одному девизу: «The right men in the right places» (настоящего человека на настоящее место). Иначе говоря, предоставить министерские портфели кадетам!

Мы их видели, этих министров Временного правительства, и знаем, насколько они оказались right men’ами [375].

«Отныне, — замечает Палеолог, — между бюрократической кастой и народным представительством началась дуэль. Примирятся ли они в виду высоких общих целей? — вся будущность России от этого зависит!» (Т. II. С. 44) [376].

«Мы видели, как ответила Дума на назначение министров, более отвечающих ее тенденциям и на призыв к ее сотрудничеству…

Подполье, близкое однако к Думе, идет далее. Глава трудовиков в Думе, Керенский, собирает конференцию социалистов, которая постановляет в случае, если новые военные неудачи заставят правительство заключить мир, поставить на своих знаменах: 1. Немедленное установление в России всеобщего избирательного права; 2. Безусловное право самоопределения народностей» (T. II. С. 51).

Как буржуазная, так и пролетарская революции начали уже выпускать свои когти.

Самое замечательное заключалось в том, что в то самое время, когда представители интеллигенции всех слоев, каркали о революции во имя спасения России и достижения победы, войска на фронте продолжали делать свое дело, а рабочие, которых хотели превратить в передовых бойцов мятежа, приветствовали своего Государя.

18/31 июля Государь в сопровождении дипломатического корпуса присутствовал на Галерной гавани при церемонии спуска бронированного крейсера «Бородино».

«По окончании церемониала, — отмечает Палеолог, — мы посетили мастерские. Государя всюду приветствуют. По временам он останавливается, чтобы поговорить с рабочими и с улыбкой пожимает им руки. Когда он продолжает свой обход, приветствия удваиваются… А еще вчера мне свидетельствовали о тревожном революционном возбуждении в этих самых мастерских» (T. II. С. 33) [377].

Заканчиваем эту главу трезвым отзывом генерала Вильямса.

«18 августа 1915 г. Здесь (в Петрограде) говорят о революции и сепаратном мире с Германией. Про Государя говорят, что он тверд и непоколебим в своем решении, когда он в Ставке, а тут подвержен колебаниям (мы знаем, насколько это ложно) из-за разных влияний. Во всяком случае, насколько я его знаю, он останется верен до конца делу союзников».

Беспристрастно и спокойно оценивая обстоятельства, Вильямс приходит к заключению, «что Петроград нервничает и что в нем широко распространен дух критики, если не хуже, и что пресса не действует так, как могла бы». «Все это опасные признаки, — прибавляет он, — которые я не могу скрыть и, хотя я и стараюсь отделить порядочную часть того, что составляет болтовню алармистов [378]от истины, нет сомнения, что страна сильно взволнована и расстроена, и если скоро не будут приняты меры, дела пойдут все хуже» (С. 48–49).