Петр Белоусов - Царь и Россия

Царь — глава, народ — тело; части требуют только взаимодействия. Царь есть отрицание абсолютизма; он связан пределами народного понимания; служение — рама, в пределах которой власть почитает себя свободной. Служение — охрана огромнейших территорий, сцепленных в одно целое.

Нельзя не признать великолепия идеи, что Царь всегда с землей,всегда одумывается с народом. Славянофилы доказывают, что самодержавие всегда считало себя ограниченным (в противоположность императорству), что оно жило в народе и Церкви. Россия — огромный «приход», и все время хочет этого приходского начала.

Власть царей и императоров в корне и по форме — различны. Д. Хомяков удачно говорит, что Император — хронический диктатор, вечный идеал диктатуры, происшедшей из власти полководца: альфа и омега человеческой деятельности, происшедшей через обожествление (Рим — Наполеон).

Наше самодержавие — смиренно: оно бытовая вера, устраняющая политиканство.

Восток своей громадой ничем не похож на раздробленный на мелкие части Запад, держится самодержавного начала и в истории мы видим, что народы Востока считают власть частью самих себя, выразителями себя, неизбывной своей силой. Цари — независимы от всего мира; они ревниво хранят независимость России, и народ этой независимостью и доволен.

Наше самодержавие идет от хана Золотой орды, а не от варягов; воплощается в русское и, не успев быть доведено до идеальной формы Иваном IV (областное самоуправление), ломается Петром, извращается заигрывающей с Церковью и народностью Екатериной, но охраняется последующими государями как нечто важное, непререкаемое.

Государи становятся для общества и иностранцев императорами; для народа они остались царями, и Русская земля не общественная, а народная. На протяжении двух веков никто не смеет разрешить вопрос об историческом генезисе; никто не знает, императорская ли наша власть или царская? Общественное мнение высмеивает и злобствует на «царизм- абсолютизм» и «деспотизм» наших государей. А это ложь и подтасовка, которую наше общество нарочно подносит Западу. Абсолютизм и деспотизм был на Западе, а у нас ни того, ни другого никогда не было, ибо в существе самодержавия этих признаков нет.

Появление признаков деспотизма при императорстве Петра I умаляется и ограничивается самодержавной основой власти. Но, заслоняя самодержавие императорством, Петр I никогда от самодержавия не отрекался, зная гибкость, глубину и силу корней этой власти. Он принял новую форму, оставив сущность. В сотнях случаев, даже творя по-новому Россию, он черпает мысль и право из самодержавия.

«Если мой закон плох, не исполняйте его», — говорит он, куда-то отъезжая. Так скажет Царь, и никогда не скажет Император.

После сближения с народом в Отечественную войну Государь Александр I порывается дать Земский собор. О том же Николай I пишет графу Киселеву. Он почти решается на генерал-губернаторства (области). Александр II и Александр III готовы подойти к областному управлению: мешает ревнивая бюрократия, ограничившись бюрократическим земством.

Много раз Государи готовы вернуться к самодержавию, но бессильны, восприняв «систему» императорства и боясь ее нарушить и поколебать, не восстановив в полноте самодержавия.

Вернуться не даст и другая сила — бюрократическая, завладевшая значительной частью имперской власти. Невидимо на престоле борются два начала, разные по существу, происхождению и значению.

Но коренное начало готово взять верх.

Внизу шло расхищение власти: «чиновник — внешнее орудие абсолютизма, механическое орудие власти, — начал жить для себя, исключительно в интересах самосохранения. У чиновников с Царем только деловая связь. Для власти чиновник не оказался достаточно безвольным, а для народа был эксплуататором».

Бюрократия ограничила императорство и, по образцу Запада, она еще более ограничит его парламентом. Неограниченным не только по титулу, но по существу права власти останется самодержавие, сохраненное Государем.

Самодержавие и было страшно обществу и Западу своими неограниченными возможностями.

Запад боялся Царя, а не Императора, в силу того, что самодержавие — народное.Царь был неразрывно силен в народе. Евреи не только не признают, но ненавидят Христа и Его учение, так как оно народное. То же, в малом примере, представляет ненависть к православно-народному самодержавию. Запад боится царско-народной силы, нападая на первую. Сломится первая, — сломится и вторая. Этого и добьется революция.

У императоров, от римского и до английского короля, отнималось все, кроме тоги, мундира, пенсии и короны. У самодержавия ничего не отнято: оно временно отошлоот народа с Государем. От народа отпала сама его держава.

Мы — восточное государство — пробыли два века под императорством и рухнули опять-таки в форму западную — социалистическую, по последнему слову западной науки, взлелеянной императорством [225]. И никакой иной реальной, как большевистская форма, у вздорного и лживого учения социализма нет. Промежуточных станций социализма, на которых жизнь может остановиться — не существует.

И, рухнув, мы начнем искать, кто мы были и кем будем. Запутавшиеся в неправде евразийцы будут поздно доказывать доказанную жизнью истину, что мы восточники, а Салтыковы — что мы, погубленные Западом, им же спасемся. Хороши мы будем, если теперьначнем новую распрю!

Начиная с географии, Православия и кончая этнически плохими и хорошими свойствами, — нам некуда уйти от нашей восточности.И ни императорство, ни евразийство нас не изменит. Мы — мы, хотя бы и меняли выражения наших лиц и имен. А главное — Россия, — Россия, пока она не разделена и не расхватана по кусочкам Западом. И никаких entweder-oder [226]нам ставить нечего. Это доказал 1917 год. Мы изменить себя можем только сами, и в самой борьбе за право самим держаться или пропадем как русский народ, или победим как соборная нация всех народностей, удержав Россию сами, через Царя, сковав ее части этой властью.

Нет, утверждение графа Салтыкова, что роль Императора — борьба с народом, — незаманчиво. Самодержавие боролось с уклончивостью народа от государственных дел (не политика), с непокорением правде, закону и вере, но не создавало себе роли борца.

Царь печется о народной нужде. Когда нужно, самодержавие — не слабее диктаторского императорства, оно покоряетсвоей воле, и при Иване IV и Петре, рубивших головы супротивникам.

Царь первый страж страны от иноземных; Царь — врач, и вмешивается в жизнь народа, когда он болен, и оставляет его в покое, когда он здоров, и дает ему самоуправление для работы: хлеб насущный даждь нам днесь [227].