Элизабет Хереш - Распутин. Тайна его власти

Но если уж вещи, кажущиеся самыми простыми на свете, для человека, занимающего положение государя, были такими сложными, то что говорить о важных неписаных «законах» царского двора, от которых царь сам решил освободить себя, когда дело коснулось Распутина.

Когда царь и царица принимали у себя этого мужика, они по- русски обменивались с ним троекратными поцелуями (разумеется, не целуя ему руки, как это было принято в отношении священнослужителей и не было исключением даже для царя). Они называли его «Григорием», а тот, в свою очередь, называл своих высокопоставленных хозяев еще проще: «Папа» и «Мама» по аналогии с тем, как обычно называл царя простой народ: «царь-отец» или «царь-батюшка». Насколько изысканно Распутин, конечно, до определенной степени, научился вести себя в салонах, настолько же наивным, даже глуповатым, он мог оставаться, в зависимости от того, какое воздействие хотел оказать на своих высочайших друзей. Николай и Александра смирились с этим, интерпретируя его поведение как естественную простоту. Они смирились и с его фамильярным обращением и соглашались с тем, что Распутин называл их на «ты» — фамильярность, которая не допускалась ни со стороны придворных, ни со стороны родственников государя.

Гость рассказывал о Сибири, о нуждах крестьян и своих странствиях. Царская чета откровенничала о здоровье престолонаследника и других, волнительных проблемах. Когда же спустя час Распутин уходил, правитель России шел в Зеленую рабочую комнату к массивному письменному столу красного дерева, а царица удалялась в свой Лиловый будуар, облицованный белым, и устраивалась на диване. Оба находились в хорошем расположении духа и полные надежд. Убедительные речи, укрепляющие их самосознание и убеждающие в правильности своих действий, утешительные слова и благословение божье, которое они получали от Распутина (или думали, что получали) — все это не могло не возыметь своего действия.

В примитивном поведении Распутина и его особенной манере говорить, в его часто несвязных и обрывочных фразах царица замечала только элемент спонтанности, не сомневаясь в достоверности высказываний. «Это чистая душа, которая слышит голос Бога», — так оценивала царица очевидную наивность своего друга. Она надеялась найти в Распутине такую «чистую душу», с помощью которой можно обрести милость Божью. Разве черногорки, которые уже давно его знали, прежде чем ввести Распутина в царскую семью, не говорили Александре: «Он удивительный человек. Он святой. Он лечит все болезни. Простой сибирский мужик, но ты же знаешь, Аликс, Бог никогда не дарит таланта творить чудеса детям цивилизации…»

«По словам самой царицы, — писал будущий министр внутренних дел Протопопов, — именно Распутин был тем, кто научил ее верить в Бога и молиться, привел к смирению. Он вернул ей покой и вылечил от бессонницы…»

«Она относилась к нему с величайшим почтением, — добавила к сказанному придворная дама Лилия Ден, — а он на протяжении многих лет оставался одинаковым и не менял своего отношения к государям…»

То, что и Николай доверял Распутину, по крайней мере, первое время, вероятно, связано не только с убедительностью Григория Распутина, но и с недостатком у молодого царя определенного жизненного опыта. Он тоже вырос в относительно изолированной семейной среде. Его учителями были старый генерал и юрист-реакционер, не считая зарубежных преподавателей иностранных языков, которым способный ученик был обязан блестящим оксфордским английским, необычным для русского человека, свободным от акцента французским и исключительным немецким языками. Получая военное образование, он буквально расцветал и снискал особую любовь в этих кругах. Находясь в обществе, Николай подкупал очарованием и игрой на пианино.

Но его кругозор не был широким настолько, насколько это требовалось от русского государя, тем более в такое время. Если бы в молодом возрасте его постепенно посвящали в вопросы государственного руководства, он не был бы настолько не подготовленным к внезапно перешедшей к нему власти. Но его отец, Александр III, еще долго не собирался расставаться с троном, а что до разговоров в семейном кругу, то здесь он, в некотором роде, наложил табу на темы, касающиеся политики и государственных дел, вероятно, чтобы отвлечься от этого и отдохнуть.

О недостатке жизненного опыта молодой Николай пожалел уже в двадцатитрехлетнем возрасте. Когда его после окончания учебы и получения военного образования отправили в кругосветное путешествие, он разочарованно заявил молодому и самому близкому ему дяде, Александру Михайловичу: «Моя поездка бессмысленна. Дворцы и генералы во всем мире одинаковые, а это единственное, что я смогу увидеть. С таким же успехом я мог бы остаться и дома».

Когда в возрасте всего лишь сорока девяти лет умер отец, Николай был совершенно сломлен от сознания свалившихся на его плечи забот. И многие соотечественники придерживались мнения, что Россия вместе с царем Александром потеряла железную опору, которая была бы способна спасти ее от падения.

Тот же родственник и друг Николая II так характеризовал трагическую разницу между сыном и отцом: «Молодой царь провел первые десять лет своего правления за огромным письменным столом в рабочем кабинете и, стиснув зубы, выполнял указания своих дядек. Он ничего не боялся больше, чем остаться с ними наедине.

Хотя в присутствии посторонних его мнение для дядей и воспринималось как приказ, но как только они оставались наедине с племянником, то заставляли его почувствовать разницу в возрасте. Царь обычно глубоко вздыхал, когда на утреннем совещании придворные извещали его о визите одного из дядей — родственники всегда что-то от него требовали. Николай Николаевич видел себя военным командиром. Алексей Александрович хотел командовать флотом. Сергей Александрович с удовольствием превратил бы московское генерал-губернаторство в родовое имение. Владимир Александрович хотел бы стать деятелем искусства. У всех были свои любимцы среди генералов, которым они покровительствовали, свои балерины, мечтающие проводить свои „русские сезоны“ в Париже.

К шести часам вечера молодой царь чувствовал себя совершенно разбитым. Он, признавая свое бессилие, бросал взгляд на портрет отца, от которого лучше бы он не унаследовал ничего, кроме таланта уметь говорить о России языком этого, внушающего страх государя.

Александра III все боялись как огня. „Перестаньте разыгрывать из себя царя“, — покрикивал он на своих братьев и кузенов, которые от него хотели чего-то, что он считал несправедливым или неразумным.

Николай так не мог. Он капитулировал перед своими дядями. Когда я говорил с ним о реорганизации флота, который возглавлял дядя Алексей, он только пожимал плечами: „Я знаю, что ему это не подойдет. Я тебе уже сейчас говорю, он не согласится на это“. — „В таком случае, Ники, ты должен вынудить его. Это твой долг по отношению к России“. — „Но что мне с ним делать?“ — „Но ты же Царь, Ники. Ты можешь действовать так, как нужно для защиты наших государственных интересов“. — „Хотя это и так, но я знаю дядю Алексея. Он будет вне себя. Весь дворец услышит его гнев“. — „Тем лучше. Тогда у тебя будет повод уволить его в отставку“. — „Как я же могу бросить дядю Алешу? Любимого дядю моего отца?!“ — и на этом наши разговоры заканчивались…»