Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Восток и средневековье. Том 3

Здесь Перельман говорит о современных культурных людях, которые уже имеют некоторую привычку к тысячным и миллионным числам. В Средние же века такой привычки не было, и, скажем, уже десять тысяч считалось, подобно как сейчас миллион, невообразимо большим числом. Мы и сейчас употребляем слово «тьма», когда желаем выразить мысль о неопределенно большом числе, превосходящем воображение, не осознавая, что это слою по–древнерусски означало просто десять тысяч.

Для нас сотворение мира в 4004 г. до н. э. представляется невероятно близким по времени, но для средневековых ученых это событие терялось в тумане веков и они не видели большой разницы между этой датой и, скажем, датой 5872 г. до н. э. (приписываемой «70 толковникам»), отодвигающей сотворение мира на 186,8 лет.

Когда средневековый писатель хотел произвести впечатление, он непринужденно бросался тысячами, подобно тому как в аналогичной ситуации современный автор стал бы говорить о миллионах и триллионах. Оба они не имели бы виду конкретных чисел, а лишь пытались бы передать читателю впечатление о чем–то огромном.

Так, например, и надо воспринимать «информацию» Геродота (см. [44], стр. 124) о том, что до него в Египте в течение 11340 лет царствовали «смертные люди». Хорошо еще, что для пущего впечатления Геродот не добавил к этой цифре пары нулей (надо думать, что для него различие между 11340 и 113400 было столь же туманным, как для наших современников между миллионом и триллионом).

Таким образом, первоначально тысячи лет египетской истории были, надо думать, чисто словесным оборотом, указывающим всего лишь на глубокую древность, и никакого реального субстрата под ним не скрывалось.

Да и мог ли такой субстрат существовать? Попробуем отчетливо представить себе, что значит тысяча лет истории человечества. Тысячу лет заняла вся история России от крещения Руси до наших дней. За тысячу лет в Европе развился и угас феодализм, родился, расцвел и загнил капитализм, появился социализм. Вот как много событий происходит за тысячу лет!

А ведь нам с серьезным видом сообщают, что две–три тысячи лет подряд египетское общество находилось в состоянии политической и культурной стагнации. Верить в это может только человек никогда всерьез не задумывавшийся над тем, что такое тысяча вообще и тысяча лет—в частности.

Есть, правда, и «объяснение» неподвижности египетской культуры. Оно состоит в том, что, как показывает опыт последнего тысячелетия, развитие общества ускоряется с повышением его уровня (закон экспоненты), а в древности при низком уровне экономики и культуры развитие было настолько медленным, что тысячи лет промелькнули как один миг.

Однако это соображение превосходно объясняющее, скажем, чудовищную длительность палеолита по сравнению с неолитом, не может быть применено к Египту, который как раз отличался высоким уровнем экономики (иначе не были бы возможны пирамиды и многочисленные, сохранившиеся до наших времен храмы), науки и культуры (искусство Египта общеизвестно). Напротив, при таком уровне экономики и культуры египетское общество должно было сравнительно быстро развиваться и ни о каких тысячелетиях экономического и культурного застоя речи быть не может.

Историки, по–видимому, отчетливо понимая трудности, связанные со стагнационным характером египетской культуры, пытаются найти какие–то объяснения, но по существу они вращаются в порочном круге вульгарно–социологических представлений: «… застойность и архаичность культуры (Египта. — Авт.) была обусловлена застойностью древней номовой организации» ([128], стр. 200).

Наука и культура имеют свойство распространяться из более развитых стран в менее развитые. Обладание более высоким научным и культурным потенциалом связано с такими преимуществами (скажем, в военной области), что менее развитая страна не может долго отгораживаться от знаний, которые несут более просвещенные чужеземцы. История учит, что все попытки возвести барьеры на пути иностранных влияний рано или поздно кончались крахом (ярким примером является Япония). Каким же образом высокая культура Египта несколько тысяч лет могла развиваться в долине Нила и не распространиться за это время на окружающие страны и дальше на север в Европу?

Обычное объяснение состоит в том, что Египет, якобы, придерживаясь политики самоизоляции, наглухо закрыл свои границы, через которые не мог ни в каком направлении пройти ни один человек: «… египетское общество, остававшееся изолированным в течение стольких веков, не нуждаясь в обмене и торговле (? — Авт. ), не знакомило вместе с тем окружавшие общества с достижениями своей культуры» ([128], стр. 225).

Эти представления широко распространились и проникли даже в художественную литературу (см. напр., роман Ефремова «На краю ойкумены»). Однако достаточно чуть–чуть подумать, и сразу же возникают вопросы, разрушающие всю схему.

Во–первых, как бы наглухо не закрывалась граница, какое–то, пусть ничтожное проникновение через нее всегда оставалось (на этом и построен сюжет упомянутого выше романа Ефремова). Конечно, за несколько десятков и даже сотен лет утечка научной и культурной информации через плотно запертую границу пренебрежимо мала, но за несколько тысяч лет ее должно было накопиться достаточно много.

Во–вторых, сами же историки сообщают, что обмен научной информации с Египтом был весьма интенсивен (!) Во всяком случае, все ранние греческие ученые (Фалес, Пифагор и др.) обучались, якобы, у египетских жрецов.

Более того, обмен шел не только по линии науки. Оказывается, что Египет поддерживал широкие торговые связи со всеми окружающими странами, причем торговое влияние Египта распространялось (как показывают многочисленные археологические находки) вплоть до севера Европы. Почему же вместе с египетскими товарами не распространилась египетская технология и наука? Конечно, распространению технологии препятствовали барьеры секретности, но за тысячи лет любые такие барьеры были бы преодолены.