Лиутпранд Кремонский - АНТАПОДОСИС; КНИГА ОБ ОТТОНЕ; ОТЧЕТ О ПОСОЛЬСТВЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

XLVI. А теперь, оставив все это, послушайте, что случилось со мной. 27 июля в Умбрии, за пределами Константинополя, я получил у Никифора разрешение вернуться к вам. Но когда я прибыл в Константинополь, патрикий Христофор, евнух, правивший там вместо Никифора, передал мне, что я не смогу сейчас уехать, ибо сарацины завладели морем, а венгры сушей; что мне надлежит ждать, пока они не уйдут 121 . Однако и то, и другое - увы! - было ложью. Тогда же были приставлены стражи, которые не позволяли мне и моим людям выходить из моего же дома. Латиноязычных бедняков, которые пришли ко мне ради милостыни, они схватили и либо убили, либо бросили в тюрьму. Моему греколону, то есть знавшему греческий язык, они не разрешали выходить даже за продуктами; это разрешалось только моему повару, не знавшему греческого языка, который, общаясь с продавцами, объяснялся лишь знаками, на пальцах и кивками головы, и на 4 монеты покупал столько же, сколько греколон на одну. И когда бы кто-либо из моих друзей ни послал мне немного пряностей, хлеба, вина, плодов, они все это выбрасывали на землю и отсылали посланника назад, изрядно наградив его тумаками. И если бы Божья милость не приготовила предо мною трапезы в виду врагов моих 122 , то мне оставалось бы только принять смерть. Но тот, кто допустил искушение, милостиво даровал мне терпение 123 . Такого рода бедствия томили меня в Константинополе с 4 июня до 2 октября, то есть в течение 120 дней.

XLVII. Но, чтобы еще увеличить мои страдания, в день вознесения св. матери Божьей, девы Марии 124 , в недобрый для меня час, пришли послы господина апос-толика, вселенского папы Иоанна 125 , с письмами, в которых он просил Никифора, греческого императора, установить с его возлюбленным духовным сыном Оттоном, августейшим римским императором, надежную и крепкую дружбу. Если спросят, почему подавшего это письмо, греховное и дерзкое с точки зрения греков, не убили тут же или не уничтожили до того, как он его прочитал, я, который в иных делах часто казался себя неплохим и довольно речистым проповедником, в этом деле оказался нем, как рыба! Греки поносили море, проклинали волны, весьма удивляясь, как смог он 126 принести подобную гнусность, и почему зияющая бездна не поглотила корабль. «Как можно было, - говорили они, - назвать вселенского римского императора, августа, великого, единственного, Никифора, греческим [императором], а варварского, нищего человека - римским? 127 О небо! О земля! О море! 128 Но что, - говорили они, - нам делать с этими преступными и нечестивыми людьми? Они нищие, и если мы их убьем, то оскверним свои руки их ничтожной кровью; они ходят в лохмотьях, они рабы и мужичье; и если мы побьем их, то обесчестим не их, но самих себя; ибо недостойны они ни позолоченных римских плетей 129 , ни иного подобного наказания. О, если бы один из них был епископом, а другой маркграфом! Ибо тогда, зашитые в мешки после жалящих ударов кнутом, после выдергивания их бород или волос они были бы утоплены в море. Но эти, -говорили они, - уцелеют и будут мучиться в суровом заточении, пока святейший римский император Никифор не узнает об этом преступлении».

XLVIII. Когда я узнал об этом, то счел их счастливыми, ибо они были бедны, а себя - несчастным, ибо был богат. Когда я был дома, моим желанием было оправдать свою бедность; находясь же в Константинополе, сам страх научил меня бояться богатств Креза. Бедность всегда казалась мне тяжкой, а теперь - легкой, и даже приятной и желанной; да, желанной, ибо она не терпит, чтобы губили ее поборников, бичевали ее последователей. И поскольку в Константинополе лишь одна бедность защищает так своих поборников, то да будет единственно она достойна уважения!

XLIX. Итак, папские послы были брошены в тюрьму, а оскорбительное письмо отправлено Никифору в Месопотамию, откуда никто не возвращался с ответом вплоть до 12 сентября. В этот день ответ пришел, но его содержание было скрыто от меня; только через 2 дня, а именно 14 сентября, я мольбами и подарками добился разрешения поклониться животворящему и спасительному древу 130 . Там, в толпе народа, втайне от стражей, ко мне подошли кое-какие люди и доставили моему опечаленному сердцу радость от выкраденных речей.

L. 17 сентября меня, полуживого, вызвали во дворец. И когда я пришел к патрикию Христофору, евнуху, он радушно меня принял, поднявшись вместе с 3-мя другими. Начало их речи было следующим: «Бледность, разлитая в лице твоем, худоба, истощившая тело 131 , заросшая голова и, вопреки обычаю, свисающая борода - говорят о безмерной печали в твоем сердце, вызванной тем, что срок твоего возвращения к господину был отложен. Однако мы умоляем тебя, не сердись ни на священного императора, ни на нас. Ибо мы скажем тебе о причинах этой задержки. Папа римский, - если только можно назвать папой того, кто причащал и служил [мессу] вместе с сыном отступника Альберика, прелюбодеем и богохульником 132 , -

[отсутствуют страницы]

что мои одеяния отмечены по венецианскому обычаю; и, поскольку они будут привезены на пользу доверенной мне церкви, все достоинство, которым они обладали, - отобрано. Не надоело вам оскорблять меня, или скорее моих государей, за которых меня высмеивают? Разве не достаточно того, что меня отдали под стражу, что меня мучит голод и жажда, что я не могу вернуться к ним, будучи удерживаемым до сих пор, лишенный своей собственной одежды, дабы переполнить меру вашего презрения к ним? Отберите у меня то, что я сам купил, оставьте хоть те вещи, что даны мне как дар моих друзей!

«Император Константин, - сказали они, - был человеком мягким 147 ; он постоянно сидел во дворце и только таким образом приобретал дружбу [других] народов; но василевс Никифор, человек ταχύχειρ, то есть склонный к войне, избегает дворца, словно чумы, и зовется нами воинственным и чуть ли не любителем борьбы; он не приобретает дружбу народов за деньги, но подчиняет их себе мечом и страхом. И дабы ты знал наше мнение о твоих государях, королях, то все эти подобного рода цвета, подаренные тебе и купленные тобой, вернутся к нам тем же путем».

LVI. Сказав это и сделав, они поручили мне передать вам χρυσοβούλιον, то есть письмо, написанное и запечатанное золотом, но, как мне думается, недостойное вас. Они передали мне также другие письма, запечатанные серебром, и сказали: «Мы рассудили, что не подобает, чтобы ваш папа получал письма от императора; но куропалат, брат императора, посылает ему письмо, вполне его достойное, причем не через его нищих послов, но через тебя, чтобы он знал, что если он не образумится, то окончательно погибнет».

LVII. Когда я его получил, они отпустили меня, подарив на прощанье довольно милый и любовный поцелуй. Но когда я отправился, они отправили ко мне вестника, вполне достойного их, но не меня, сообщив, что дадут лошадей только для меня и моих людей, но не для багажа. И так, сильно раздосадованный, как того требовали обстоятельства, я дал моему διασώστη, то есть проводнику, в качестве вознаграждения 50 золотых. И, не зная, как еще можно было воздать Никифору за его зло, я написал на стене моего ненавистного дома и на деревянном столе следующие строки: