Ричард Косолапов - Слово товарищу Сталину!

Когда после решения XXVI съезда КПСС о подготовке новой редакции Программы партии (то есть устранения из нее хрущевских «перелетов» и модернизации ряда основных положений в реалистическом ключе) начался поиск ее концептуального лейтмотива, я предложил сделать своего рода эмблемой документа построение бесклассового социалистического общества. Идея была доложена в мае 1984 года Политбюро и Программной комиссии и получила одобрение. Ее поддержал тогдашний правящий «триумвират» К. Черненко, А. Громыко, Д. Устинов. (В этом направлении думали и такие разные, но несомненно крупные политики, как В. Молотов и Ю. Андропов.)

Примечательно, что на этом заседании выступал М. Горбачев, тогда уже исполнявший обязанности второго секретаря ЦК. Речь его на слух показалась мне пустопорожней. Я проверил себя, прочитав ее в стенограмме, и только подтвердил свое первое впечатление. Летом того же года М. Горбачев дважды встречался с Рабочей группой Программной комиссии и высказывался на эту тему. Ему откровенно хотелось отделаться от идеи стирания классовых различий, но сделать такое напрямик он тогда не мог.

В социальном разделе Программы этот вопрос как определяющий рассматривался первым. Затем шли задачи в области развития межнациональных отношений, а в заключение — перспективы роста народного благосостояния. М. Горбачев настаивал и настоял на иной конструкции. Последний параграф он в конце концов перетащил в начало, пустив в ход демагогический тезис о «сильной социальной политике». «Может быть, с научно-академической точки зрения ваше построение и верно, — процедил он в итоге нашего спора, — но с политической...» Плодами «сильной социальной политики» россияне так насытились, что теперь вымирают по миллиону в год, таща на своем хребте новообразованный класс удачливых частных собственников. И все это потому, что «путанице во взглядах», «небольшевистским настроениям» было позволено овладеть «большинством нашей партии», вследствие чего она оказалась, по Сталину, «деморализованной и разоруженной».

Беседа с английским писателем Г. -Д. Уэллсом 23 июля 1934 года. Заголовок составителя.

Этот по-своему яркий документ показывает, что от высокомерного сомнения, выраженного знаменитым фантастом после беседы с «кремлевским мечтателем» в 1920 году («Россия во мгле»), не осталось и следа. Уэллс приехал из США, переживших глубокий кризис, с верой в новый, социалистический мир, строить который начали мы.

«Ленин в свое время сказал, — замечает писатель, — что надо «учиться торговать», учиться этому у капиталистов. Ныне капиталисты должны учиться у вас постигнуть дух социализма. Мне кажется, — подчеркивает Уэллс, — что в Соединенных Штатах речь идет о глубокой реорганизации, о создании планового, то есть социалистического хозяйства. Вы и Рузвельт отправляетесь от двух разных точек зрения. Но не имеется ли идейной связи, идейного родства между Вашингтоном и Москвой?» Вопрос, как говорится, поставлен на попа.

Как отвечает на него Сталин? Он не спешит делать столь далеко идущие выводы. По его мнению, «субъективно... американцы, может быть, и думают, что перестраивают общество, но объективно нынешняя база общества сохраняется у них». У них другая цель, чем у нас. «Они стремятся свести к минимуму ту разруху, тот ущерб, которые причиняются существующей экономической системой. У нас же.., на месте разрушенной старой экономической базы создана совершенно другая, новая экономическая база». Они в лучшем случае могут добиваться ограничения отдельных отрицательных сторон данного общественного строя, отдельных его эксцессов. Наша забота состоит в том, чтобы их не было вообще.

Сталин скептически отзывается и о перспективах планового хозяйства при капитализме. Он считает, что капитализм не способен ни уничтожить безработицу, ни подчинить производство потребностям народных масс. «Никогда, — говорит он, — вы не заставите капиталиста наносить самому себе ущерб и согласиться на меньшую норму прибыли, во имя удовлетворения народных нужд. Не освободившись от капиталистов, не разделавшись с принципом частной собственности на средства производства, Вы не создадите планового хозяйства».

Уэллс отчасти соглашается со Сталиным, но продолжает гнуть свое. Он выступает чуть ли не первым голубем получившей в 60-х годах широкое хождение концепции «конвергенции» двух систем. По его словам, «вместо того чтобы подчеркивать антагонизм между двумя мирами, надо было бы в современной обстановке стремиться установить общность языка между всеми конструктивными силами».

Сталин по-прежнему неуступчив, но и гибок. Он высоко оценивает выдающиеся личные качества Рузвельта и теоретически не исключает возможности продвижения к «социализму в англосаксонском толковании этого слова». Его прогноз, что бы ни лепетали ярые антисталинцы, остается и поныне верен для так называемого цивилизованного мира. При сохранении в нем того же типа собственности и буржуазного государства Сталин допускает «некоторое обуздание наиболее необузданных отдельных представителей капиталистического профита, некоторое усиление регулирующего начала в народном хозяйстве».

Сильной стороной аргументации Уэллса, который продолжает настаивать на своей точке зрения, является обрисовка зреющих в недрах развитого капитализма объективных, технико-технологических и организационно-технических предпосылок социализма. Но Сталин с этим и не спорит. Он даже допускает возможность, хотя и считает это маловероятным, приблизиться к осуществлению замыслов Рузвельта через несколько поколений. Однако житейски, практически, политически Уэллс выглядит утопистом, что и показали минувшие после этой встречи 60 лет. Сталин не агрессивен, но все время находится в наступательной позиции.

Внимательный читатель найдет в данном материале важные, отнюдь не устаревшие суждения о положении личности при социализме и роли интеллигенции в политике и производстве, о классовом делении общества и политической власти, об отношении коммунистов к насилию, о революции и реформе.

В заключение, как бы подводя итог двум своим посещениям Советской России, Уэллс говорит, что еще не может оценить то, что сделано в стране. «Но я видел уже счастливые лица здоровых людей, и я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом, — мысленно обращаясь к своем разговору с Лениным, резюмирует Уэллс, — поразительный». «Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее», — отвечает Сталин.