Николай Платошкин - Весна и осень чехословацкого социализма. Чехословакия в 1938–1968 гг. Часть 2. Осень чехословацкого социализма. 1948–1968 гг.

Мы обращаемся к вам в этот миг надежды, которая, однако, пока еще в опасности. Потребовалось несколько месяцев, чтобы многие из нас поверили, что могут высказаться, а многие не верят до сих пор. Но мы уже столько сказали и столько открыли, что ничего не остается, как довести до конца наше намерение очеловечить этот режим. Иначе реванш старых сил был бы слишком жестоким. Мы обращаемся, прежде всего, к тем, кто до сих пор только выжидал. Время, которое наступает, решает нашу судьбу на многие годы.

Наступает лето с каникулами и отпусками, когда мы по старой привычке захотим все бросить. Но, право же, наши уважаемые противники не позволят себе отдыха, они начнут мобилизовать своих людей, тех, которые обязаны им, с тем, чтобы уже сейчас обеспечить себе спокойное Рождество. Постараемся внимательно следить за происходящим, стараться уразуметь и ответить на это. Откажемся от неисполненной надежды на то, что кто-то более высокопоставленный даст нам единственно правильное толкование происходящего и единственное решение. Пусть каждый делает свои собственные выводы, на свою ответственность».

Ключевым тезисом манифеста, его квинтэссенцией был следующий:

«Компартия готовится к съезду, который должен избрать новый ЦК. Потребуем, чтобы он был лучше старого. Если компартия сегодня говорит, что свою руководящую роль в будущем она намеревается опирать на доверие граждан, а не на насилие, мы должны этому верить в той мере, в какой мы можем верить тем людям, которых уже сейчас она направляет в качестве делегатов на районные и областные конференции».

«В последнее время люди обеспокоены тем, что темп демократизации замер. Это впечатление является отчасти проявлением усталости от волнующих событий, отчасти соответствует фактам: пришел сезон неожиданных разоблачений, отставок с высоких постов и опьяняющих выступлений необыкновенной словесной смелости. Борьба сил, однако, лишь стала менее видимой, но она идет – борьба за содержание и текст законов, за диапазон практических мероприятий».

В манифесте предлагались и «демократические» методы борьбы против центральных органов КПЧ и государственной власти:

«Но если от теперешних центральных политических органов нельзя сегодня ожидать большего, то надо добиться большего в районах и селах. Надо требовать отставки лиц, которые злоупотребляют своей властью, нанесли ущерб общественному имуществу, действовали нечестно и жестоко. Надо придумывать способы заставить их уйти. Например, публичная критика, резолюции, демонстрации, сбор подарков для них при уходе на пенсию, демонстративные субботники, забастовки, бойкотирование их дверей. Однако надо отвергнуть грубые, незаконные и нечестные приемы борьбы, потому что они могли бы использовать их для воздействия на Александра Дубчека».

Примечательно, что громя в пух и прах всю компартию, авторы «2000 слов» брали под защиту Дубчека. Они понимали: пока он у власти, партия будет и дальше саморазрушаться все более стремительными темпами.

Конечно, манифест не обошелся и без удара по СССР:

«Большое беспокойство в последнее время вызывает возможное вмешательство иностранных сил. Оказавшись лицом к лицу с превосходящими силами, мы должны будем только стоять на своем, не поддаваться на провокации. Свое правительство мы можем заверить в том, что будем следовать за ним даже с оружием в руках, лишь бы оно продолжало делать то, на что получило наши полномочия, а своих союзников мы можем заверить, что союзнические, дружеские и торговые отношения выполним. Наши раздраженные обвинения и неаргументированные подозрения только затрудняют положение нашего правительства и делу не помогут. Равноправные отношения мы сможем обеспечить только при условии, что улучшится наше внутреннее положение, а процесс возрождения зайдет так далеко, что на выборах удастся избрать таких государственных деятелей, у которых будет столько смелости и чести, политического ума, что их хватит, чтобы установить и отстоять такие отношения. Это, между прочим, является проблемой для всех без исключения малых государств во всем мире!».

Как совершенно справедливо отмечал Млынарж, ничего особенно нового в этом манифесте не было. Все эти тезисы и до 27 июня активно пропагандировала правая печать. Но внимание привлекла именно концентрированная форма манифеста. «2000 слов» стали воспринимать как кредо всех оппозиционных «догматикам» сил, и именно так этот документ расценили и в Москве.

Для Дубчека манифест был шоком, так как появился без согласования с ним. Он постоянно растерянно спрашивал, кто же истинный автор. Было созвано экстренное заседание президиума и секретариата ЦК КПЧ, причем многие из участников познакомились с манифестом прямо там.

Обсуждение начали «здоровые силы». Кольдер, Биляк и Индра расценили «2000 слов» как открытое объявление войны компартии со стороны правой оппозиции. Они говорили, что все точно так же начиналось и в Венгрии в 1956 году. Оппозиция готовит гражданскую войну. Причем этот тезис поддержал и недавно вернувшийся из СССР Смрковский, заявив: «Я снимаю с себя ответственность на тот случай, если ситуацию придется разрешать с помощью танков» [686]. Манифест Смрковский охарактеризовал кратко: «Это – контрреволюция!» и «февраль (1948 года) наоборот».

Никто из «центристов» (группы Дубчека) не знал, как осудить манифест, но не поссориться при этом с либералами из СМИ и творческих союзов. Кто-то предложил, чтобы реакцию сформулировал не Президиум ЦК КПЧ, а правительство, но Черник сразу же испуганно отказался.

Президиум ЦК КПЧ заседал всю ночь.

Наконец резолюцию президиума относительно «2000 слов» поручили сформулировать Цисаржу и Млынаржу, и, как обычно, документ получился двойственным по сути. Президиум осудил манифест, но одновременно признал, что авторы руководствовались благими намерениями.

Многие до сих пор уверены, что, не будь «2000 слов», не было бы и ввода войск Варшавского договора в августе 1968 года. Автор манифеста Вацулик отвечает на это следующим образом: «Все чаще меня спрашивают: „А вы не знали, не догадывались? Вы думали, что русские не придут?“ Я так не думал. Но моя жена все время говорила, чтобы мы не думали, что русские нас оставят в покое. Сейчас некоторые говорят, что это мы все испортили своим манифестом, что без нас бы все спокойно развивалось. Мне, конечно, интересно, чем бы это все кончилось, этот „социализм с человеческим лицом“. Возможно, здесь было что-то вроде сегодняшнего Китая. В любом случае, по-моему, надо было что-то делать без оглядки на то, что могут вторгнуться русские. Ничего! Об этом нельзя думать. Народ складывается из людей, и если они живые существа, они должны иногда дать о себе знать» [687].