Александр Стыкалин - Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе

По мере эволюции режима Кадара, формирования специфической венгерской модели социализма, при которой Венгрия за 10 лет из обузы для СССР превратилась в витрину «социалистического содружества», западным политологам приходилось все чаще сопоставлять потерпевшего тяжелое поражение идеалиста И. Надя с более успешным, хотя и циничным прагматиком Я. Кадаром, попытавшимся в непростой обстановке, сложившейся после поражения венгерской революции, реализовать на практике с оглядкой на Москву некоторые из реформаторских идей 1956 года. Иногда сравнение оказывалось в пользу Я. Кадара, чьи эксперименты с реформированием «реального социализма» привлекали в начале 1970-х годов пристальное внимание на Западе и внушали кое-кому неоправданные иллюзии (разочарование пришло к началу 1980-х, когда чётче обозначилась экономическая неэффективность сложившейся венгерской модели). Конечно, реформаторскому имиджу Кадара сильно вредила жестокая расправа над И. Надем и для того, чтобы образ венгерского лидера выглядел более незапятнанным, приходилось многое, если не всё, списывать на Москву [125].

Кстати, в решающей роли Москвы не сомневались, как правило, и западные левые. Мать известного русского писателя Виктора Ерофеева Галина Ерофеева – в 1958 году жена советского дипломата, работавшего в Париже – вспоминает в своих мемуарах, как крупнейший французский поэт-коммунист Луи Арагон, прочитав в «Юманите» сообщение о судебном приговоре, прибежал в советское посольство возмущенный до глубины души: «неужели у вас не хватило бы чечевичной похлебки, чтобы прокормить Надя до конца его дней?!», – гневно вопрошал он принявшего его атташе по культуре [126]. Инерция такого подхода живет по сей день – достаточно взять в руки нашумевшую биографию Н. С. Хрущева, принадлежащую перу американского историка У. Таубмана и опубликованную в русском переводе в 2005 году [127]. Между тем эта версия никогда не находила подтверждения в источниках.

Сегодняшний уровень разработки проблемы, в первую очередь в работах Яноша Райнера и Золтана Риппа, дает основания утверждать: позиция Москвы в деле И. Надя не была столь однозначной, как это принято думать, меняясь с течением времени и находясь к тому же в тесной зависимости от состояния советско-югославских отношений. В начале 1957 года в Кремле демонстрировали довольно жесткий подход, призывая Кадара усилить репрессии. Начало судебного расследования по делу И. Надя было одобрено советской стороной, каждый новый шаг в этом деле согласовывался между Москвой и Будапештом. Вместе с тем после разгрома в июне 1957 года внутрипартийной оппозиции Маленкова – Кагановича – Молотова Хрущев значительно укрепил свои позиции в руководстве КПСС, что избавляло его от прежней необходимости и дальше демонстрировать предельную жесткость в венгерском вопросе, дабы нейтрализовать возможные обвинения своих оппонентов в нерешительности и непоследовательности, ведущих к сдаче позиций СССР.

Гораздо более, чем мнение внутри собственной партии, Хрущева теперь заботил международный отклик на свои действия, и суд дважды откладывался по инициативе Москвы – именно по тем соображениям, что международная обстановка была не совсем благоприятной для его проведения. Для того чтобы продемонстрировать всему миру мощь СССР, вполне хватало теперь спутника, запуск которого в начале октября стал главной мировой сенсацией 1957 года (Хрущев стал человеком года по версии журнала «Тайм», сменив в этой роли собирательный образ венгерского «борца за свободу»). Проведение на этом фоне суда над Имре Надем, напротив, могло подпортить имидж «страны Советов» в глазах тех, кто, восторгаясь техническими достижениями СССР, в той или иной мере был склонен распространить свои симпатии и на ее политическую, экономическую систему. Еще важнее, пожалуй, было то, что этот суд мог охладить решимость югославов к сближению с советским лагерем, причем в самый канун международного совещания компартий, намеченного на ноябрь 1957 года [128].

Впрочем, опасения отпугнуть югославов были напрасными, или точнее: перенос процесса не мог повлиять на позицию Союза коммунистов Югославии (СКЮ). Ознакомившись с проектом Декларации совещания компартий социалистических стран, югославские коммунисты его отвергли, увидев, что КПСС по-прежнему хочет диктовать зарубежным коммунистам свои правила игры. В отношениях двух компартий вновь наметилось охлаждение и проведение суда над Имре Надем могло теперь оказаться кстати – в случае, если бы в Кремле была избрана установка на дальнейшую эскалацию конфликта с СКЮ. В Москве в ноябре 1957 года Я. Кадар встретился с лидерами многих компартий и убедился, что идея суда над И. Надем находит их поддержку как действенная мера во устрашение «ревизионизма». Однако и позже суд переносился – в феврале 1958 года, и вновь по инициативе Москвы, опасавшейся, что процесс по делу И. Надя испортит впечатление от советской программы мер по разоружению, адресованной Западу.

Янош Райнер еще в работах 1990-х годов выдвинул следующую версию. По его мнению, Я. Кадар в конце зимы 1958 года оказался в ситуации выбора. Он мог отложить процесс по делу И. Надя «до лучших времен», но мог провести суд, как это было запланировано, в феврале, смягчив при этом меры наказания обвиняемых, прежде всего отказавшись от вынесения смертных приговоров. В 2003 году была опубликована краткая запись заседания Президиума ЦК КПСС от 5 февраля, подтверждающая это предположение. Суть советской позиции резюмировали всего три слова, зафиксированных ведшим записи зав. общим отделом ЦК В. Н. Малиным: «Проявить твердость и великодушие». Как явствует из этих слов, в Москве считали целесообразным, доведя дело до суда, до осуждения венгерских «ревизионистов», все же пойти по пути смягчения приговоров. Коммунистический лидер Венгрии избрал другой путь, сознательно не воспользовавшись предоставившейся было возможностью компромиссного решения. Выбор Я. Кадара, ответственность за который всецело лежит на нем, был в первую очередь продиктован соотношением сил в руководстве его партии, и для того, чтобы понять мотивы его поведения, нужно лучше представлять себе этот расклад.

В первые месяцы существования правительства Я. Кадара его положение было предельно шатким, режим опирался почти исключительно на советскую военную помощь. В условиях, когда подавляющее большинство населения выступало за вывод советских войск, восстановление правительства Имре Надя, проведение свободных выборов, сохранение всех основных завоеваний революции, Я. Кадар, ставший орудием осуществления курса на ее подавление, мог найти себе внутреннюю опору, прежде всего, в рядах венгерских сталинистов, ностальгировавших по режиму Ракоши. По сути дела, он выступал их заложником. Для того чтобы расширить поле для политического маневра, он должен был не только завоевать более широкую поддержку в обществе, но и укрепить доверие к себе Москвы. Как следует из записей заседаний Президиума ЦК КПСС от 4 и 6 ноября 1956 года, где Н. С. Хрущев защищал главу нового венгерского правительства от нападок В. М. Молотова, отмежевавшись одновременно от М. Ракоши, ставка на Я. Кадара была сделана серьезно. Вместе с тем последний не мог не понимать: если его политика не удовлетворит Москву, может реально встать вопрос о реставрации прежней власти. Ракоши, Герё и ряд других бывших лидеров в надежде на свое скорое возвращение в Венгрию и занятие ответственных должностей буквально бомбардировали ЦК КПСС письмами с резкой критикой «правых» ошибок Кадара. Вопрос об их возможном водворении на партийно-государственный Олимп оставался до известной степени открытым вплоть до апреля 1957 года, когда Президиум ЦК КПСС принял решение об ограничении контактов М. Ракоши с Венгрией, сочтя, что его деятельность препятствует укреплению кадаровского режима. Бывший лидер венгерских коммунистов был отправлен из Москвы в Краснодар.