Александр Стыкалин - Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе

Чтобы пойти навстречу пожеланиям Белграда, в Будапеште были предприняты конкретные шаги по активизации культурной жизни югославянских меньшинств. Как отмечалось в записке посольства СССР от 23 августа 1956 года, «в областях, населенных меньшинствами, стали часто проводиться «национальные недели» с обширными программами культурных мероприятий. Такие недели проведены в областях Баранья, Шомодь и в других местах» [273]. 19 декабря 1955 года в одном из главных театров Будапешта – «Вигсинхазе» – в присутствии нескольких членов Политбюро ЦР ВПТ прошел вечер, посвященный культуре национальных меньшинств Венгрии [274]. Сменилось руководство входившего в состав Отечественного народного фронта ВНР Демократического союза южных славян Венгрии, который после 1948 год служил немаловажным инструментом в антититовской пропаганде режима Ракоши. Югославских политэмигрантов-коминформовцев, до тех пор возглавлявших союз, переводят на другую работу [275].

Наконец, преодолению натянутости в двусторонних отношениях мешали неоднократно высказывавшиеся с венгерской стороны претензии в связи с излишней «развязностью» югославских дипломатов, контактировавших в Венгрии с разного рода «нежелательными» элементами. Секретарь ЦР ВПТ Лайош Ач говорил 12 января 1956 года советскому послу Ю. В. Андропову, что «югославская миссия в Будапеште поддерживает тесные связи со многими лицами, неприязненно и даже враждебно настроенными по отношению к народно-демократическому режиму». Именно на основе этой информации строились, по его мнению, донесения о положении в Венгрии и о развитии венгеро-югославских отношений, посылаемые в Белград. Особое недовольство вызвал тот факт, что югославская миссия, получив из Белграда текст лекции, прочитанной Э. Карделем в Норвегии [276], стала распространять его в учебных заведениях Будапешта. Л. Ач назвал странными подобные действия югославской миссии и посланника Солдатича, который, как он считал, своей деятельностью «слабо содействует улучшению и укреплению венгеро-югославских отношений» [277]. О «засоренности дипломатического аппарата и журналистских кругов Югославии неблагожелательными элементами», о настроениях югославских дипломатов как не соответствующих задачам улучшения отношений с Венгрией, примерно в те же дни, 19 января, говорили советнику посольства СССР В. Астафьеву в балканском отделе МИД ВНР [278]. Не только официальный Будапешт, но и советских эмиссаров весьма раздражали «нездоровый» интерес югославских дипломатов к событиям внутриполитической жизни Венгрии, их склонность задавать «провокационные» вопросы – о судьбе вдовы Райка и т. д. Подобного рода вопросы югославских коллег тщательно фиксировались советскими дипломатами, найдя отражение в справке посольства СССР в Венгрии от 23 августа 1956 года под красноречивым заголовком: «О деятельности работников югославской миссии в Будапеште, мешающей нормализации венгеро-югославских отношений» [279]. По жанру она более всего напоминает донос. Впрочем, оценивая различного рода трения между югославскими дипломатами и венгерскими функционерами, МИД СССР по крайней мере до середины лета – начала осени 1956 года не всегда был безоговорочно склонен становиться на сторону последних. В справке МИДа, относящейся к ноябрю 1955 года, например, отмечалось: «ослаблению напряженности отношений между Венгрией и Югославией препятствует тот факт, что венгры недостаточно тактично относятся к югославским дипломатам. По наблюдениям румынского посла в ВНР Клежа, венгерские товарищи недружелюбно относятся к югославам; работники МИД ВНР на приемах говорят с ними в повышенном тоне, часто спорят по пустякам, иногда проявляют грубоватость. Со стороны же югославских дипломатов в отношении венгров наблюдается определенная предубежденность» [280].

Новая ситуация в развитии венгерско-югославских отношений возникла после XX съезда КПСС (14–25 февраля 1956 года). При всей непоследовательности в выявлении сущности сталинизма решения XX съезда дали мощный импульс реформаторским силам в странах советского лагеря, ведь критика тех или иных сторон тоталитарной системы, за которую прежде представители оппозиционно настроенной интеллигенции подвергались нещадным гонениям, вдруг получила неожиданную поддержку из самой Москвы. Что касается югославских коммунистов, то они связывали с XX съездом КПСС надежды на более решительную критику Сталина и, в частности, публичное возложение на него ответственности за разрыв советско-югославских отношений в 1948 году [281]. Ход съезда в целом удовлетворял многих из них, хотя хотели большего. «Если дела и дальше будут идти в этом направлении, то можно ожидать, что на следующем съезде будут открыто критиковать ошибки, допущенные во время Сталина», – не без иронии резюмировал в дни съезда свои ожидания один из югославских дипломатов, всё же назвавший XX съезд «качественным скачком» в развитии КПСС [282].

Надо сказать, что благодаря знаменитому закрытому докладу Хрущева в конце работы съезда с острой критикой «культа личности» итоги XX съезда даже несколько превзошли подобные ожидания. Некоторые факты, приведенные Хрущевым, независимо от его желания настолько сильно компрометировали всю систему, породившую беззакония, что югославские коммунисты, еще в марте получившие текст выступления Хрущева, так и не решились полностью его опубликовать, изложив в «Борбе» 20 марта только общие его положения. Полностью секретный доклад Хрущева был опубликован в Югославии только в 1989 году.

Официальный Белград был в целом доволен прозвучавшим в отчетном докладе ЦК КПСС XX съезду причислением ФНРЮ к социалистическим государствам. Впрочем, с югославской стороны открыто высказывалось и более скептическое отношение к съезду. Так, военный атташе в Будапеште Дробац говорил уже по окончании съезда советнику посольства СССР, «что, по его мнению, решения XX съезда КПСС только по форме отличаются от прошлых решений, а содержание их остается старым, поскольку во главе КПСС остались те же руководители, и что культ личности в Советском Союзе не изжит» [283]. Все-таки советское посольство в Венгрии еще в дни съезда имело основания констатировать: «в поведении югославских дипломатов заметно значительное изменение в сторону более дружественного и более любезного отношения к советским дипломатам» [284].

Наряду с Польшей движение с требованием демократизации существующего коммунистического режима весной 1956 года достигло наибольшего размаха в Венгрии. В марте и апреле на многих партийных собраниях, особенно в среде будапештской интеллигенции, звучала острая критика в адрес Ракоши и его окружения за неспособность и нежелание извлечь уроки из решений XX съезда, раздавались требования довести до конца реабилитацию жертв незаконных репрессий и, в частности, полностью пересмотреть дело Райка. Как отмечалось в советских дипломатических донесениях за март 1956 года, это дело крайне болезненно воспринималось многими членами партии: они не верили в виновность одного лишь Габора Петера и непричастность к неблаговидным действиям других руководителей ВПТ [285]. Особенно много вопросов в связи с Райком возникало в свете продолжавшегося сближения СССР и его союзников с Югославией: трудящимся непонятно, почему осенью 1949 года Тито именовали не иначе, как «цепным псом» американского империализма, а сегодня называют товарищем, – говорил советскому дипломату работник аппарата ВПТ [286]. Вопроса о корнях дела Райка не мог не задать Ракоши интервьюировавший его 21 марта корреспондент «New York Times». Первый секретарь ЦР ВПТ повторил дежурную версию о том, что его ввели в заблуждение махинации Берии, излюбленным методом которого было смешивать «правильные вещи» с клеветой [287].