Александр Стыкалин - Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе

В свою очередь реформаторски настроенный премьер-министр Енё Фок, находясь 30 марта в Париже, заявил, что венгерское руководство разделяет цели, которые поставили перед собой партия, правительство и народ Чехословакии [654]. Подобного рода заявления венгерских лидеров вызывали тем больший международный резонанс, что многие западные политические наблюдатели к этому времени уже начали проводить параллели между развитием событий в Чехословакии и начальным этапом венгерского кризиса 1956 года. Среди прочих об этом говорил Збигнев Бжезинский 13 марта в Колумбийском университете [655]. Указывая на сходство процессов, западные эксперты выражали опасения и в связи с возможностью аналогичной реакции руководства СССР.

Основания для таких опасений действительно имелись, тем более что венгерские события 1956 года были памятны и кремлевским лидерам – стабильность кадаровского режима не вызывала сомнений, и в силу этого они были склонны оценивать советскую политику в Венгрии в 1956 году как результативную. Весной-летом 1968 года в ходе обсуждения на Политбюро ЦК КПСС путей решения чехословацкого вопроса Венгрию 1956 года вспоминали все чаще и чаще [656]. По свидетельству дипломата и историка В. Мусатова, работавшего в то время в аппарате ЦК КПСС, имевшееся в отделе по связям с компартиями социалистических стран досье с сообщениями ТАСС о венгерском кризисе было затребовано высшим партийным руководством для изучения [657]. Очень веско звучал на Политбюро голос недавно назначенного председателя КГБ Ю. В. Андропова, в то время всего лишь кандидата в члены этого высшего партийного органа. В 1956 году посол СССР в Венгрии, он так никогда и не оправился от своего «венгерского синдрома». По отзывам людей из его окружения, Андропов в течение весны и лета 1968 года по дням сравнивал развитие событий в Чехословакии с тем, что происходило в Венгрии в 1956 году [658]. «Методы и формы, которыми ведется сейчас работа в Чехословакии, очень напоминают венгерские. В этом внешнем хаосе… есть свой порядок. В Венгрии тоже с этого начиналось», – заявлял Андропов на заседании Политбюро 15 марта [659].

Венгерский опыт действительно присутствовал в сознании чехословацких реформаторов, однако уроки из него они, как правило, извлекали совсем не те, что Андропов. Осенью 1956 года, вспоминает 3. Млынарж, сторонники либерализации режима в Чехословакии, наблюдая за ходом венгерских событий, испытали настоящий страх перед толпой, линчующей коммунистов. Этот страх помог тогда Новотному утихомирить критиков своего режима, но он подсознательно жил в чешских реформаторах и позже, тем более что противники перемен, в свою очередь, не давали этому чувству умереть, то и дело напоминая о венгерских «зверствах» [660]. В отличие от О. Шика, поддерживавшего непосредственные связи с венгерскими экономистами, большинство чешских интеллигентов, хотя и живо интересовалось происходящим у соседей, не столь уж много могло узнать из своей прессы о сходных реформаторских начинаниях в Венгрии. Венгерский опыт незримо присутствовал в их сознании, прежде всего, как память о событиях 12-летней давности, в которых виделся не столько притягательный пример, сколько предостережение. Воспоминания о драматических эксцессах «будапештской осени» и жесткой реакции Москвы побуждали активистов «Пражской весны» к максимальной взвешенности, продуманности каждого шага, напоминали им, насколько опасно провоцировать кремлевское руководство скоропалительными, не до конца продуманными действиями (как, например, решение правительства Имре Надя о выходе Венгрии из Организации Варшавского договора), и насколько важна для успеха реформ верность Чехословакии своим союзническим обязательствам.

Если реформаторы из КПЧ, усвоив уроки венгерской революции, вместе с тем в своих публичных выступлениях старались по понятным причинам всячески избегать проведения параллелей с событиями тех лет, то противники реформ, напротив, охотно воскрешали в памяти соотечественников сцены кровавых расправ над коммунистами и сотрудниками ГБ, зачастую преувеличивая масштабы насилия в Венгрии осени 1956 года Аналогии происходивших в Чехословакии событий с «контрреволюцией» в Венгрии проводились ими уже начиная по крайней мере с января и в беседах с советскими дипломатами [661].

Под влиянием того, что происходило в соседней Чехословакии, а еще в большей мере майских волнений во Франции, воспоминания о собственном 1956 года не могли не оживиться и в самой Венгрии. В 1968 году мы вновь почувствовали дуновение революции, «мы – те, кто в пятьдесят шестом были пацанами – хотели теперь выработать законы чистой, бескровной революции», – вспоминает театральный режиссер Иштван Паал [662]. При этом в обстановке начатых экономических реформ в сознании большинства венгров доминировали оптимистические ожидания, поскольку питательной почвы для широкой оппозиции власти в стране не было [663]. Это заметили и в аппарате ЦК КПСС. «Среди различных слоев населения ВНР чехословацкие события были восприняты спокойно, не вызвав какого-либо политического брожения. Вопросы, стоящие на повестке дня в ЧССР, считаются венграми либо уже решенными после 1956 года, либо находящимися в стадии решения… Одобрение хода событий в Чехословакии не выливается в критику руководства ВСРП», – отмечалось в записке от 26 апреля, подготовленной отделом по связям с компартиями социалистических стран для высшего партийного руководства [664].

«Пражская весна» предоставила Кадару и его команде повод четче обозначить собственные политические установки, дать свой ответ на вопрос о границах толерантности коммунистического режима, возникший в связи с развернувшимися в обеих странах реформами. Идеолог режима Дьердь Ацел в апреле 1968 года выступил с программным заявлением, в котором развил тезис о том, что ВСРП стремится не к установлению монополии своей идеологии и вытеснению других идейных течений, а лишь к обеспечению за собой доминирующих позиций. Хотя предпочтение в отношениях с оппонентами отдавалось открытым спорам, не исключалась и возможность административного давления в тех случаях, когда поставлены под угрозу основы режима. «Если кто-либо под предлогом дискуссии предпримет попытку создания политической организации или начинает иные действия, нарушающие наши общественные нормы, мы отвечаем на это в соответствии с нашими законами… Против сознательно враждебных устремлений можно и нужно прибегать к административным мерам» [665]. Таким образом, было принципиально заявлено, что плюрализм мнений отнюдь не перерастает автоматически в политический плюрализм. Там, где возникала угроза стабильности режима, Кадар и его команда жестко напоминали венграм о существовании границ своего либерализма. Четкое разъяснение венгерской интеллигенции основных постулатов своей идейной платформы казалось Кадару тем более своевременным, что развитие событий в соседней Чехословакии могло породить у кое-кого в Венгрии необоснованные иллюзии.