Сергей Мельгунов - Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Но это благодушие длилось не долго. Скоро наступили безумные, кошмарные, смертные дни. Появились слухи о приближении каппелевцев. Сначала этому не придавали значения, но скоро власти были охвачены тревогой. Тюрьму объявили на осадном положении. Было дано распоряжение подготовиться к вывозу заключенных из Иркутска. С 4 февраля егерский батальон, несший караульную службу, был заменен красноармейцами из рабочих. Почти все уголовные были убраны из коридоров, по которым хищно бродили красноармейцы, врывавшиеся в камеры, перерывавшие вещи и отнимавшие все, что им попадалось под руку. Открыто делались приготовления к уничтожению заключенных в случае захвата города. Тревога и ужас царили в тюрьме» 27.

Так жил «военнопленный командир проигравшей кампанию армии»...

Отступающей армии в условиях гражданской войны почти всегда предстоят жестокие испытания. Надо иметь перо художника, чтобы описывать эти ужасы и страдания. Еще не появился художник-летописец, который изобразил бы во всей выпуклости страдные дни сибирских армий. Трафарет ужасов уже не действует на нервы. Надо проникнуть в толщу людских страданий для того, чтобы произвести своим описанием впечатление.

Это особая трагедия, которой мы можем коснуться лишь вскользь. Да и как на нескольких страницах изобразить трагический исход уральского войска или отдельной Уральской армии, оторванной от Сибири и изолированной от Юга. Уральцы, под начальством своего атамана ген. Толстова, совершили зимой с женами и детьми фантастический, тысячеверстный путь через мертвую пустыню. Вышло 15 000, пришло в форт Александровск всего 3000. «Каждый ночлег был кладбищем», — повествует ген. Акулинин 28. И на остановках, и в пути уральское казачество приносило «искупительные жертвы великому служению родине».

Что сказать про тот «страшный поход» Южной оренбургской армии, по сравнению с которым даже большевицкий повествователь считает другие эвакуации «увеселительными прогулками»... 29Оренбургская армия держалась на фронте, насколько могла. «Буду бороться, пока есть силы, — писал Дутов Колчаку 31 октября из Кокчетава. — Оренбургская армия, первая вас признавшая, всегда будет с вами и за вас» [Борьба за Урал. С. 351]. Отступая, она двигалась через гористые Тургайские степи и через безводные и пустынные пески Балхаша к Сергиополю на соединение с Анненковым в Семиречье. С армией двигались голодные, умирающие тифозные толпы беженцев. Те, кто не могли идти, должны были погибать. Их убивали собственные друзья и братья. Общее количество отходивших, по словам большевицких источников, колебалось от 100—150 тыс. К концу марта границу Китая близ города Чучугон перешло до 30 тыс.

Отступление центральной армии также быстро превратилось в катастрофу. Вся обстановка содействовала этому — вплоть до суровой зимы. «Это был «великий исход», снежная лавина, катившая с запада на восток», — писал в своем горестном отчете уполномоченный Кр. Кр. Миллер. Остатки армий Каппеля, Вержбицкого, Войцеховского, Сахарова двигались не по жел. дороге, занятой чехословаками, а вдоль ее полотна по старому сибирскому тракту. «Жестокие сибирские морозы и тиф, — говорит Ширямов, — безжалостно косили людей, но все же для нас это был серьезный враг. Каппель вел за собой наиболее стойкие и упорные в борьбе с советской властью части, выдержавшие всю двухлетнюю кампанию» [Борьба за Урал. С. 294]. «Это были, — дополняет характеристику другой наблюдатель из враждебного лагеря, — самые крепкие физически и духовно люди. Они отступали от Омска до Иркутска. Все слабые уже погибли от тягостей этого безумного долгого похода. Остались те, кто не ждал пощады от красных и сам никого не щадил» [ Смирнов. Там же. С. 309]. Слова «пощада», «жалость» — вообще не подходили к моменту. Кровью написана 9 января телеграмма командующего пятой польской дивизией со ст. Клюквенная, умолявшая ген. Сырового пропустить вперед 5 эшелонов (из 51) «с семьями, детьми и ранеными». Сыровой, выполняя, быть может, свой жестокий долг в общей борьбе за существование, отвечал: «Удивляюсь тону вашей телеграммы... Согласно приказу ген. Жанена, вы должны двигаться последними. Ни один польский эшелон не может быть мною пропущен на восток» 30.

Эвакуация оставила позади себя 200 замерзших «поездов смерти» с беженцами и семьями тех, которые отступали в армии. «Гибель эшелонов с семьями, — свидетельствует Занкевич, — нанесла огромный моральный удар офицерству армии и была одной из главных причин быстрого и окончательного ее разложения» [с. 149]. Десятки обозов с умершими в Омске, тысячи сжигаемых трупов погибших в лагерях Новониколаевска, штабели трупов в Красноярске и Томске 31— все это жертвы на кладбище гражданской войны. Но трудно представить себе нечто более кошмарное, чем то, что советский беллетрист Ф. Абрамов под заглавием «Воскресник» дал в 1926 году в «Сибир. Огнях» [было перепечатано в «Днях» 2 дек.]. Это было время, когда разгружали «мертвые поезда». Грубо, пожалуй, даже иногда цинично его изложение, но оно так ярко говорит о кошмарных ужасах в Сибири:

«...B январе двадцатого года в городе встречались подводы и целые обозы с трупами. Это свозили за город со станции, разгружали мертвые поезда, подбирали трупы в окрестностях. На санях везли десять-пятнадцать трупов, все больше раздетых, вымерзших белых, перетянутых веревкой. Бывает, что везут, а веревка лопнет, и они рассыплются. Женщины сначала в обморок падали, потом ничего — привыкли, стоят и смотрят, нет ли знакомых. Иногда находили. Возили трупы за город. Там стоял крематорий, но слабо работал: не больше 300 трупов сжигал, а привозили их в несколько раз больше. Пришлось для трупов могилы рыть. Работали какие-то воинские части, потом стали мобилизовать гражданское население. Окрестные крестьяне возили, а городские обыватели могилы рыли.

Воскресники устраивали тогда для того, чтобы привлечь к работам служащих и рабочих. Попал наш коллектив в одно воскресенье на рытье могил...

Опять воскресенье, опять воскресник и опять могилы. Утешают, что наш коллектив и вообще наш район на могилы в последний раз назначают. Пришли, распределились. Мы опять с ней в паре. Оказалось, что на этот раз нам досталось не могилу рыть, а так как две могилы были уже готовы, то нас заставили трупы в могилу таскать. Не повезет, так уж не повезет. Показали нам, как это делается. Очень просто. Дают веревку двоим. Веревкой зацепят мертвяка за голову или за руку и волоком к могиле, столкнут туда, а там уже есть люди, которые укладывают рядами, чтоб меньше места занимали. Совсем просто: зацепят, приволокут к яме, столкнут и марш за другими. Если бы это были чурки деревянные, так даже весело бы было. Лучше, чем копать...