Сергей Мельгунов - Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Новое осложнение было в «Тулуне, где чешский» 37полковник Бируль, противник мира с «красными», не хотел пропускать делегацию: «Высшее чешское командование, сидящее в Иркутске, ничего не знает о том, что творится здесь, на месте, и поэтому высылает всякие делегации [Борьба за Урал. С. 324—326]. Но все-таки делегация до места назначения доехала и соглашение с правительством РСФСР заключила. Оно было подписано в с. Куйтуки 7 февраля в 9 часов вечера по московскому времени. Один из пунктов соглашения гласил: «Чехосл. войска оставляют адмирала Колчака и его сторонников, арестованных иркутским Ревкомом, в распоряжение советской власти под охраной советских войск и не вмешиваются в распоряжения советской власти в отношении к арестованным» [договор напечатан в приложении к сборнику «Борьба за Урал и Сибирь». С. 358—361].

«Голова Колчака должна была служить выкупом за свободный уход на восток»... Слова эти принадлежат Ширямову и относятся еще ко времени выдачи адмирала Политцентру. Договор 7 февраля сам по себе не играл роли в судьбе иркутских пленников. Он был формально заключен тогда, когда ни Верховного правителя, ни председателя Совета министров уже не было в живых. Этот пункт договора носил, скорее, демонстративный характер, так как большевики прекрасно, конечно, знали, что чешская дипломатия и чешское командование спасать Колчака не будут. Большевиков же, по признанию Смирнова, больше беспокоила возможность увоза золота 38. Но документ для истории остался. Договор 7 февраля «случайно» совпал с днем убийства Верховного правителя.

Эта «случайность», как понимает с.-д. Крейчи 39, сделала «наше пребывание в Сибири в политическо-моральном отношении совершенно непереносимым». «Будут нас обвинять и ненавидеть, — продолжает автор, — но могли ли мы, ничего в Сибири уже не могшие сделать и всей душой обращенные к родине, для сохранения жизни Колчака ставить на карту судьбу нашего войска». На риторический вопрос Крейчи ответить легко. «Ненависти» не будет за прошлое — потомство поймет ту элементарную психологию, которая двигала поступками людей. Поймет... и простит. Хуже, когда исследователь пытается обмануть прошлое, говорит о вынужденной пассивности и взывает к своей спокойной «совести». В словах Крейчи остается непонятным, зачем ему понадобилось говорить, что смертный приговор над Колчаком был приведен в исполнение раньше, чем «наше войско могло этому помешать». Такая отписка перед историей противоречит и договору 7 февраля, и всей оправдательной концепции самого Крейчи. Но оставим потомство и вернемся к прошлому.

Еще до боя у ст. Зима большевики пытались завязать переговоры с каппелевской группой. Посредником явился Благош, который, по словам Ширямова, был убежден, что большевикам Иркутска отстоять не удастся. Чрез Благоша было предложено Войцеховскому сложить оружие при гарантии личной неприкосновенности его отряду. Войцеховский заявил, что «противобольшевицкие армии» могут отказаться от прохождения через город при следующих условиях:

«Беспрепятственный пропуск армий за Байкал по всем путям в обход Иркутска. Снабжение армий деньгами, имеющими широкое хождение на Дальнем Востоке в сумме двухсот миллионов рублей... Беспрепятственный пропуск раненых, больных и семей военнослужащих противобольшевицких войск на восток, в Забайкалье, в каких бы эшелонах они ни следовали. Освобождение адмирала Колчака и арестованных с ним лиц, снабжение их документами на право выезда их в качестве частных лиц за границу. Просьба к представителям иностранных государств взять названных лиц под свое покровительство и гарантировать им свободный проезд за границу» [Последние дни Колчаковщины. С. 201—202].

Посредничество Благоша потерпело фиаско. Тогда иркутский Ревком попытался войти в непосредственное сношение с солдатской массой. С этой целью во вражеский стан были посланы «ходоки» от проживавших в Иркутске семей тех воткинских и ижевских рабочих, которые составляли «ядро» боевых дивизий Войцеховского. Этот шаг также не имел реальных последствий. Трусливо Воен.-Рев. Ком. объявил населению, что город не будет эвакуирован, что бессильные 40«каппелевские банды» не смогут даже подойти к Иркутску, так как они могут продвигаться только под защитой чехов. Тем не менее на всякий случай Р. Ком. грозил расправой над «сдавшейся буржуазией и реакционными элементами» в городе. Не доверяя чехословакам, с которыми окончательное соглашение еще не было достигнуто, иркутский Рев. Ком. потребовал от командования в 24 часа вывести из города все части; все улицы были превращены в баррикады, юнкера и «белый комсостав» интернированы в пересыльные бараки, тюрьмы; произведены были массовые аресты; Чрез. след. комиссия была наделена судебными функциями с правом производить расстрелы.

И все-таки не было уверенности, что «во время боя город останется спокойным». Колчак оставался знаменем. Поэтому Ревкомом был дан приказ председателю следственной комиссии Чудновскому держать наготове отряд, который мог бы, в случае возможных попыток к освобождению Верховного правителя, взять его и вывезти за город в более безопасное место [Борьба за Урал. С. 201]. Одновременно поднят был вопрос и о расстреле адмирала. Не решаясь самостоятельно идти на такой шаг, иркутский Ревком постановил запросить представителя Реввоенсовета 5-й армии Смирнова. Как было это сделать? Прибегли вновь к услугам чехов. «К немалому нашему удивлению, — повествует Смирнов, — чешское командование, давая нашей делегации провод для сообщения в Иркутск о ходе мирных переговоров, не чинило препятствий в передаче телеграммы иркутскому Ревкому даже по такому щекотливому вопросу, как судьба Верховного правителя» [там же. С. 311].

Мнение Реввоенсовета было формулировано так: «Желательно Колчака сохранить и доставить в наше распоряжение, но, если обстановка сложится такая, что о сохранении Колчака нечего и думать, Реввоенсовет против расстрела не возражает» [там же. С. 334].

Судьба Колчака была решена.

* * *

Колчак предчувствовал свой удел. В предисловии к «Допросу» Попов сообщает:

«Последний допрос производился 6 февраля, днем, когда расстрел Колчака был уже решен, хотя окончательного приговора вынесено еще не было. О том, что остатки его банд стоят под Иркутском, Колчак знал. О том, что командным составом этих банд предъявлен Иркутску ультиматум выдать его, Колчака, и премьер-министра Пепеляева, Колчак тоже знал, а неизбежные для него последствия этого ультиматума он предвидел. Как раз в эти дни при обыске в тюрьме была захвачена его записка к сидевшей там же в одном с ним одиночном корпусе Тимиревой. В ответ на вопрос Темиревой, как он, Колчак, относится к ультиматуму своих генералов, Колчак отвечал в своей записке, что он «смотрит на этот ультиматум скептически и думает, что этим лишь ускорится неизбежная развязка». Таким образом, Колчак предвидел возможность своего расстрела. Это отразилось на последнем допросе. Колчак был настроен нервно, обычное спокойствие и выдержка, которыми отличалось его поведение на допросах, его покинули. Несколько нервничали и сами допрашивавшие. Нервничали и спешили. Нужно было, с одной стороны, закончить определенный период колчаковщины, установление колчаковской диктатуры, а с другой — дать несколько зафиксированных допросом ярких проявлений этой диктатуры в ее борьбе со своими врагами не только революционного, но и правосоциалистического лагеря — лагеря тех, кто эту диктатуру подготовил. Это, значительно забегая вперед от данной стадии вопроса, сделать удалось, но удалось в очень скомканном виде»...