Юрий Емельянов - Хрущев. От пастуха до секретаря ЦК

Летом 1937 года Хрущев непрестанно призывал к беспощадной расправе с "разоблаченными врагами". Он нажимал на работников НКВД, чтобы те были активнее в осуществлении репрессий. По словам Ю.В.Качановского, В.М.Поляков, секретарь Военной коллегии Верховного суда СССР, рассказал, что "в 1937 году Хрущев ежедневно звонил в московское управление НКВД и спрашивал, как идут аресты. "Москва – столица, – по-отечески напоминал Никита Сергеевич, – ей негоже отставать от Калуги или от Рязани".

14 августа 1937 года Хрущев говорил: "Нужно уничтожить этих негодяев. Уничтожая одного, двух, десяток, мы делаем дело миллионов. Поэтому нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врагов во благо народа!" Сумев оказаться в передовых рядах тех, кто выступал за самые жестокие репрессии, и сблизившись с Ежовым, Хрущев обеспечивал себе возможность уцелеть, когда по ложным наветам арестовывались многие видные члены партии.

Таумбэн утверждает, что Хрущев ничего не делал или делал очень мало, чтобы спасти своих друзей и коллег. Между тем такие возможности имелись у любого партийного руководителя высокого ранга. Оправдываясь за репрессии 1937 – 38 годов, Каганович напоминал членам Комиссии партийного контроля, что он и руководство возглавлявшегося им наркомата путей сообщения "не соглашались со многими обвинениям, предъявлявшимися многим работникам транспорта, основанными на оговорах арестованных врагов. По многим и многим работниками транспорта я опротестовывал представлявшиеся материалы и требования органов на аресты, и во многих случаях ЦК и лично Сталина соглашались с ними. Я мог бы назвать большое количество работников, занимавших тогда и потом руководящее место в НКПС и на дорогах, которые по нашему настоянию остались нетронутыми вопреки предъявленным материалам соответствующих органов".

Неизвестно, насколько Каганович был искренен, говоря о спасенных им людях, но он был прав, говоря, что и в ту пору можно было защитить людей от несправедливых обвинений. Несмотря на жестокость тогдашних репрессий можно привести немало примеров того, руководящие деятели партии, знакомясь с делами арестованных, добивались их освобождения из-под стражи. Такая возможность, например, возникала во время встреч подследственных с высоким начальством. В своих мемуарах Н.С.Хрущев писал, как он вместе с начальником управления НКВД по Московской области С.Реденсом проверял московские тюрьмы. В ходе проверки он встретил нескольких своих знакомых, которые жаловались Хрущеву на то, что они были оклеветаны. Среди сидевших был и секретарь Калужского горкома Трейвас, который также отрицал свою вину. Хрущев писал: "Я тут же обратился к Реденсу, а он отвечает: "Товарищ Хрущев, они все так. Они все отрицают. Они просто врут". Судя по всему Хрущев был удовлетворен таким лаконичным объяснением Реденса и не потребовал хотя бы дополнительной информации. Пытаясь же выставить себя в выгодном свете, Хрущев так объяснял свое молчание в ответ на замечание Реденса: "Тогда я понял, что наше положение секретарей обкомов очень тяжелое: физические материалы следствия находятся в руках чекистов, которые и формируют мнение; они допрашивают, пишут протоколы дознания, а мы являемся, собственно говоря, как бы "жертвами" этих чекистских органов и сами начинаем смотреть их глазами". Эти заявления Хрущева, сделанные через много лет после репрессий 1937 – 1938 годов, служили оправданием его нежелания вступиться за невинно оклеветанных людей.

Кстати, Хрущев умалчивал, что Трейвас был не просто его знакомым по работе в Бауманском райкоме партии, а лицом, связанным с ним родственными узами. Его сын, Леонид Хрущев женился на племяннице Трейваса, Розалии Михайловне 11 ноября 1937 года (до этого он в 1935 году вступил в связь с Эсфирь Наумовной Эттингер, которая забеременела от него.) Н.С.Хрущев был настолько против женитьбы сына, что собственноручно разорвал свидетельство о его браке. Под нажимом отца Леонид в январе 1938 года Леонид порвал с Трейвас. Неизвестно, возражал ли Хрущев против этого брака, потому что дядя Розалии оказался "врагом народа", или же Трейвас оказался "врагом народа", потому что неприятная Хрущеву Розалия стала женой его сына.

Трудно поверить и словам Хрущева, что он был "жертвой чекистских органов", так как был якобы в неведении относительно виновности подследственных, подсудимых и осужденных. Судя по размаху репрессий в руководстве Московской городской и областной парторганизации, они не могли совершаться без ведома и согласия Хрущева. По подсчетам Таубмэна в ходе репрессий 1937 – 1938 гг. 38 высших руководителей в Московском горкоме и обкоме уцелело лишь 3 человек. Из 146 партийных секретарей других городов и районов Московской области 136 было репрессировано.

Из 63 человек, избранных в Московский городской партийный комитет 45 исчезло. Из 64 членов Московского обкома – 46 исчезло. Позже оправдываясь перед Комиссией партийного контроля в 1962 году за свое участие в репрессиях 1937 – 38 годов, Л.М.Каганович писал: "Ведь большинство руководящих работников, члены бюро Московского комитета партии, районов и Моссовета, которые при руководстве Кагановича, когда он был секретарем МК, работали и здравствовали, были арестованы при руководстве МК Н.Хрущевым".

В записке комиссии Политбюро ЦК КПСС, составленной в декабре 1988 года, говорилось: "В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведении массовых репрессий в Москве, Московской области… Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии. Всего за 1936-1937 годы органами НКВД Москвы и Московской области было репрессировано 55 тысяч 741 человек",

Судя по всему, Хрущев помогал Ежову и другим работникам НКВД в осуществлении репрессий с присущим ему энтузиазмом. И в то же время не исключено, что эти деяния не оставляли глубокого следа в его душе и он относился к ним, как к очередной политической кампании, которую он должен выполнить с максимальным усердием. Вероятно после того, как необходимость в "разоблачительной" деятельности пропадала, Хрущев переключал свою энергию на другое дело и выбрасывал из головы мысли о людях, которые стали жертвами репрессий не без его помощи. А через 30 с лишним лет под воздействием нового импульса в ходе "разоблачений культа личности" Хрущев мог совсем иначе взирать на лиц, пострадавших от его действий. Вероятно, он даже испытывал импульсивные приливы сострадания к ним. Бенедиктов вспоминал: "Выпив и расчувствовавшись, Хрущев мог пустить искреннюю слезу по поводу душераздирающего рассказа о страданиях в сталинских лагерях – при всей своей черствости по отношению к людям он был человеком эмоциональным, а кое в чем и сентиментальным".