Павел Кочемаров - Энергетика истории. Этнополитическое исследование. Теория этногенеза

Но поскольку реальный Запад представляет собой пока ещё химеру, смесь этноса и антисистемы, то и в идеологию «правых» в странах Запада вкрапливаются истинно правые элементы – наследие угасающей этнической культуры Европы. Такую же мешанину элементов различного происхождения представляет собой и идеология западных «левых». Собственно говоря, деление на «правых» и «левых» в рамках западной антисистемы теряет всякий идеологический смысл, что и понятно, – в обществе обскурантов господствует не идеология, а эгоистический интерес. Противостояние «левых» и «правых» эволюционирует, по своему характеру, из идеологического в прагматическое и утилитарное: «правые» – защитники интересов крупных собственников, имущей социально господствующей олигархии; «левые» – представители неимущих, социально угнетённых низов. Между ярко выраженной «правой» и «левой» крайностями колыхается аморфная масса, именуемая «средними слоями», примыкающая в зависимости от текущей ситуации то к одним, то к другим.

Посредством инструментария теории этногенеза, полагаю, нам всё же удалось рассеять идеологический туман, усердно сгущаемый современными средствами массовой информации, в частности прояснить истинные значения понятий. Итак, в мире существуют две системы координат – этнос и антисистема, в каждой из которых присутствует подразделение на «правое» и «левое». Конкретное значение этих понятий зависит от того, в какой именно системе координат их рассматривать. В системе этноса в основе «правого» лежит пассионарное утверждение этнонациональных ценностей, а «левого» – обскурационная идеология нигилизма, отрицающая эти ценности и само существование этноса. В антисистеме характер противопоставления «правого» и «левого» существенным образом меняется: то и другое представлено различными вариантами негативного обскурационного мировоззрения, водораздел между которыми пролегает по принципу утилитарной житейской выгоды. Впрочем, доколе Запад не утратит выраженной химерной природы, идеологии «правых» и «левых» в реальной жизни будут оставаться пёстрым смешением этнических и антисистемных элементов в различной пропорции.

Определение тоталитаризма должно быть коротким и немногословным, для чего нужно взять коренное его свойство, составляющее самую сущность данного явления. Даваемые западной политической наукой развёрнутые определения с перечислением многочисленных признаков (взять хотя бы известное определение Бжезинского) неизбежно страдают привязкой к реалиям конкретных исторических режимов. Примем в качестве определения примерно следующее: тоталитаризм – это общественное устройство, при котором государственная власть произвольно вмешивается во все без исключения сферы существования человеческой личности, стремясь установить над ней абсолютный контроль.

В западной науке тоталитаризм ассоциируется с коммунистическими и фашистскими режимами. Действительно, практика этих режимов полна систематическим и грубым попранием прав личности и говорит сама за себя. Да и сама концепция тоталитаризма впервые сформулирована именно фашистскими идеологами. Суть её кратко обобщил Муссолини: «Всё в государстве, ничего вне государства, ничего против государства».

С другой стороны, на Западе декларируется полная противоположность тоталитаризму западного строя – «демократии». Описания западными идеологами этой противоположности исполнены скрытого комизма, тем более что авторы, кажется, его не замечают. Ирония состоит в том, что большинство характеристик, даваемых «тоталитаризму», в той или иной степени вполне приложимы к «демократическому» обществу, с которым тоталитаризм якобы совершенно несовместим.

Но откуда, собственно, взялось убеждение, что «демократия» (т. е. либеральная система, существующая на Западе) и тоталитаризм полностью несовместимы? Разумеется, отличия западной системы от режимов, именуемых тоталитарными, всем известно и бросается в глаза. Но нет ли при всём при этом у них какой-то общей точки?

Связь между либерализмом и тоталитаризмом, несомненно, существует, – чтобы её обнаружить, требуется не так уж много наблюдательности. Всем известным тоталитарным режимам предшествовало общество весьма либеральное: в Германии фашизм стал преемником очень демократичной Веймарской республики; в России диктатура коммунистов пришла на смену «самой свободной в мире» Февральской республике, да и дореволюционное общество царской России было, по сути, очень либерально. Является ли подобная последовательность политических режимов случайностью? Вряд ли.

Причины возникновения тоталитарных режимов сводятся западной политической мыслью к двум основным факторам. Первый заключается в особенностях культурно-исторических традиций: считается, что тоталитаризм возникал в странах с неразвитой, слабой демократической политической культурой, – в Германии и России традиционно царили авторитарные порядки, институты гражданского общества были слаборазвиты, ещё не укрепились, – вот они и стали жертвами тоталитаризма. Отсюда успокоительный для западных либералов вывод, что в странах с давними и прочными либерально-конституционными традициями ничего подобного произойти не может.

Данный вывод подкрепляется ещё тем соображением, что тоталитаризм есть просто следствие неумелости политических деятелей, неумеренного применения «инструментария социальной инженерии». Дескать, в кризисной ситуации, в которую попали означенные страны, их правящие политические силы не смогли найти верных решений; стали решать проблемы силовыми методами, тогда как можно было обойтись и без таких крайностей, что и было продемонстрировано рядом демократических стран (США, страны Скандинавии и т. д.). Это прагматически-волюнтаристское объяснение также весьма успокоительно для либералов-западников: делай только всё «правильно» – и от тоталитаризма ты гарантирован.

Между тем философия либерализма не содержит каких-либо серьёзных препятствий для тоталитарных выводов. Либералы много рассуждают о правах и свободах личности, но в отсутствие реальной объективной опоры эти права повисают в воздухе. Бентам с полным основанием высмеял концепцию «естественных и неотчуждаемых» прав личности, для которой в рамках субъективной философии либерализма нет никакой основы. А раз так, то вся философия и практика либерализма по необходимости становится философией и практикой компромисса, бегства от крайностей. В благоприятных условиях такая политика может приносить удовлетворительный результат. Но в кризисные периоды почва для компромисса резко сужается, и логика развития событий устремляется в крайнем направлении. Вот почему перерождение либеральных систем в тоталитарные – не случайность; моральный и правовой релятивизм Бентама в такие периоды приводит к тоталитарному Левиафану Гоббса.