Николай Троицкий - Александр I и Наполеон

Однако Александр очень скоро понял, что масштаб Наполеона ему не по плечу. Как ни величали его льстецы «Агамемноном Европы» и «умиротворителем вселенной», он со временем все явственнее ощущал непосильность взятой на себя роли и все более страдал от сознания этой непосильности. Особенно удручала царя вероломная, как ему казалось, реакция народов Европы на попечительство Священного союза. Освободив их от Наполеона, Священный союз вернул им законных правителей, а они вместо благодарной покорности восстановленному порядку начали бунтовать, устраивать революцию за революцией. Усмирение Европы стоило Александру больших трудов, но не прибавило ему славы; напротив, ударило по его репутации «пастыря народов». Когда же революционная «гидра» обнаружилась в самой России (бунт семеновцев и заговор декабристов), Александр пережил крах самых дорогих для себя иллюзий.

Дело в том, что царь, по рассказам близких к нему людей, не допускал и мысли, чтобы против него в любезном отечестве, в собственной его армии были возможны заговоры. То, что он узнал о Союзе Благоденствия, уязвило его в самое сердце. Теперь ему пришлось допустить, что и в России созревают свои Риего и Пепе. Покарать их как заговорщиков он не мог по двум причинам. Одну из них он тогда же назвал И.В. Васильчикову: «Вы знаете, что я сам разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения». Другую причину впоследствии определит А.С. Пушкин: «<���…> государь окружен был убийцами своего отца. Вот причина, почему при жизни его никогда не было бы суда над молодыми заговорщиками, погибшими 14 декабря. Он услышал бы слишком жестокие истины».

Усугубляли душевную депрессию Александра и личные утраты, две из которых он переживал особенно тяжело: смерть 9 января 1819 г. на 31-м году жизни любимой сестры Екатерины Павловны и 23 июня 1824 г. — 16-летней дочери (от М.А. Нарышкиной) Софьи, в которой он не чаял души. Наконец, с первого дня царствования и до смертного часа мучился он угрызениями совести при мысли о своей причастности к отцеубийству. Ежегодно 11 марта, где бы он ни был (в 1814 г. — под стенами Парижа), Александр слушал заупокойную мессу в память отца, причем, по воспоминаниям императрицы Елизаветы Алексеевны, относящимся к 1809 г., боялся приближения каждой очередной годовщины, «впадая в мрачное отчаяние».

Все это и определило начало (по-видимому, уже к 1819 г.), а затем неуклонное усиление душевной драмы Александра I. Он все больше разочаровывался в земной жизни и тяготел к потусторонней. Его религиозность до 1812 г. не бросалась в глаза. Но в годину нашествия Наполеона он приохотился к ежедневному чтению Библии с двукратными, по утрам и вечерам, истовыми молитвами. Этому ритуалу он уже не изменял, пребывая каждый день на коленях так долго (часами!), что, по свидетельству его врача Д.К. Тарасова, «у него на верху берца у обеих ног образовалось очень обширное омозоление общих покровов, которое оставалось до его кончины». В таком приливе набожности царь стал проникаться мистическими настроениями, чему, как нельзя более, способствовали две его привязанности — баронесса Ю. Крюденер и архимандрит Фотий.

Юлия Крюденер (урожденная Фитингоф), внучка фельдмаршала Б.Х. Миниха и жена русского посла в Берлине барона А.И. Крюденера, овдовев в 1802 г. обратилась к религиозному подвижничеству и мистике, якобы по наитию ангелов. Одержимая страстью воздействовать на великих людей баронесса попыталась было заинтересовать собой Наполеона и передала ему через вторые руки свой назидательно-любовный роман «Валерия», но император, едва заглянув в книгу, швырнул ее в камин, а баронессу назвал «сумасшедшей старухой» (тогда, в 1804 г., ей исполнилось 40 лет). С тех пор Крюденер возненавидела Наполеона как «черного ангела, апокалипсического зверя» и стала искать случая для знакомства с Александром I как «белым ангелом».

4 июня 1815 г. в Гейльбронне Александр читал на сон грядущий Библию. В тот момент, когда он прочел слова Апокалипсиса: «И явилось на небе великое знамение — жена, облеченная в солнце…», — ему доложили, что какая-то женщина с фанатичной настойчивостью просит срочно принять ее. Он усмотрел в этом знак Всевышнего и пригласил незнакомку. Так состоялась первая встреча и началась многолетняя дружба царя и баронессы.

Крюденер увлекла Александра и пламенным обращением к нему («Из всех государей я славлю Вас как избранника Божьего!»), и религиозным экстазом, и талантом проповедницы. Он принял ее как подарок судьбы и стал молиться вместе с ней — в Гейльбронне, затем в Париже, куда она последовала за ним, а с 1821 г. в Петербурге. Умерла она в Крыму 25 декабря 1824 г., к большому огорчению царя.

Обер-прокурор Синода А.Н. Голицын заметил, что в компании с Крюденер Александр I «исполински пошел по пути религии». К. Меттерних, приглашенный однажды в их компанию, вспоминал: «Нас было трое, но на столе стояли четыре прибора. Указывая на четвертый, царь объяснил: „Он для Господа нашего Иисуса Христа“».

Что касается Фотия, то этот сын кладбищенского дьячка, в миру Петр Никитич Спасский, родившийся, по его словам, на соломе в хлеву (как Иисус в яслях Вифлеемских), выдвинулся в игумены, а потом в архимандриты по счастливой протекции. Он бравировал самоистязанием, носил на себе железные вериги, спал в гробу и таким образом привлек к себе внимание набожной графини А.А. Орловой-Чесменской (дочери екатерининского вельможи). Графиня взяла Фотия под свое покровительство, дав повод для нашумевшей эпиграммы: «Благочестивая жена душою богу предана, а грешной плотию — архимандриту Фотию». Благодаря ее деньгам и связям Фотий был принят в самые высокие сферы и 5 июня 1822 г. получил аудиенцию у царя. Александр I удовлетворенно выслушал кликушескую речь Фотия «за веру, царя и отечество» и приблизил его к себе, хотя мог бы узнать (если еще не знал), сколь дурна репутация архимандрита в обществе и какие эпиграммы ходят о нем по стране:

Глубокая душевная драма подтолкнула царя к таким мыслям, какие обычно не приходят в голову самодержцам. Летом 1819 г. его брат вел. кн. Николай Павлович и жена Николая, Александра Федоровна, «как окаменелые, широко раскрыв глаза», слушали признание царя: «<���…> я решил отказаться от лежащих на мне обязанностей и удалиться от мира» [138] Императрица Александра Федоровна в своих воспоминаниях // Русская старина. 1896. № 10. С. 53. . Правда, Александр оговорился: «Все это случится не тотчас, несколько лет пройдет, может быть». Тем не менее его решение оставить трон было объявлено (пока в узком семейном кругу). Осенью того же 1819 г. царь уведомил и вел. кн. Константина Павловича: «Я хочу абдикировать [139] От франц. abdiquer — отрекаться от престола. , я устал».