Ирвинг Финкель - Ковчег до Ноя: от Междуречья до Арарата

Похожие отложения пустой породы были затем обнаружены и в других местах археологических раскопок; со временем возник вопрос – действительно ли все обнаруженные пустые слои относятся к одному и тому же археологическому периоду, а кроме того, действительно ли все они представляют собой речные наносы. В последнее время этот тип как будто бы убедительных доказательств вообще перестал рассматриваться. Несомненно, слои пустого ила свидетельствуют о том, что жизнь человека в древней Месопотамии всегда подвергалась опасности разрушительных наводнений, и они очень важны для лучшего понимания того, насколько хрупкой она была; но мало кто сегодня решится утверждать, что эти открытия относятся к Потопу, описанному в Книге Бытия. Лекции сэра Леонарда Вулли обладали, конечно, непревзойденной убедительностью; Лэмберт как-то раз доверительно рассказал мне, что еще школьником, сидя на лекции Вулли в одном из бирмингемских кинотеатров и слушая его рассказ об археологических находках в Месопотамии, он твердо решил сам стать ассириологом.

В последнее время целенаправленные поиски «потопных» археологических слоев вышли из моды; и надо сказать, что дальнейшие подобные открытия могут быть получены лишь в результате очень глубоких и обширных раскопок, производить которые сегодня весьма затруднительно. Археологические поиски доказательств Потопа уступили место геологическим исследованиям – поискам данных о землетрясениях, катастрофических приливных волнах или таянии ледников в древности; но эта тема увела бы нас слишком далеко [35].

Месопотамские версии повествования о потопе

Психологически совсем не удивительно, что миф о Потопе так глубоко укоренился в сознании жителей Месопотамии: сама эта местность связана с ним и в нем отражается. Зависимость людей от воды Тигра и Евфрата была полной и безусловной, но пугающая пустота высокого неба над ними, неожиданность бурь и непосредственно ощущаемое могущество древних богов Солнца, Луны и Бури поддерживали даже в самых глубокомысленных и утонченных личностях ощущение реальности сил природы. Потоп – неуправляемая сила, подобно сегодняшнему цунами сметающая на своем пути города и цивилизации, – был для них отнюдь не детской страшилкой, но поднимающимся из глубин коллективной памяти ужасом самой большой катастрофы. Возможно, какая-то версия рассказа о нем пересказывалась в течение нескольких тысячелетий.

В месопотамской культуре Потоп воспринимался как некий временной горизонт, деливший все главнейшие события на те, что были «до», и те, что были «после». Великие Мудрецы [44]жили «до Потопа», и все важнейшие элементы цивилизации пришли к человечеству из допотопной эпохи. Изредка в клинописной литературе выражение «до Потопа» применяется в качестве языкового штампа со смыслом, слегка напоминающим наше «еще до Великой войны» [45].

Всемирный Потоп – это «новая метла, которая чисто метет», весьма эффективный метод для богов начать все с чистого листа, с пустого мира, в котором можно создавать все и всех заново. Один только умный, веселый, непокорный бог Энки понял, к чему привело бы выполнение этого плана, и ужаснулся. Он решил спасти человеческий род и жизнь на земле с помощью одного-единственного человека и выбрал самого подходящего. История о Потопе, таким образом, – типичный образец устного рассказа. Ее главная тема должна была волновать каждого слушателя. Всякий знал, что если боги захотят, то все люди погибнут, причем это может произойти как оттого, что дающие жизнь воды Тигра и Евфрата вдруг остановят свое течение, так и оттого, что они вдруг вспучатся и станут всепоглощающими, сметающими все на своем пути водами первобытного хаоса. История о Потопе полна драматизма, ужасов, человеческой борьбы – со счастливым концом на последней минуте, как в голливудских фильмах.

Многие месопотамские повествования – как шумерские, так и аккадские – имеют характерные черты устных рассказов, бытовавших задолго до того, как они были записаны. Например, многократное повторение ключевых фраз делает длинный рассказ легче запоминающимся, а для опоздавших слушателей – быстрее узнаваемым. Так маленькие дети снова и снова слушают свою любимую книжку. Но как только письменность развилась настолько, что стало возможным записать любой текст – это происходит в начале третьего тысячелетия до Р. Х., – мы видим, что сказания о богах оказываются записанными на табличках.

Тексты с повествованиями о богах можно встретить уже на самых ранних табличках из южного Ирака; впрочем, они пока не поддаются полной расшифровке. История о Потопе не входит в число таких древнейших нарративов; по-видимому, она была записана лишь в более позднее время. Самые ранние таблички с фрагментами этой истории датируются вторым тысячелетием до Р. Х., т. е. не менее чем через тысячу лет после первых клинописных экспериментов [46]. Можно только представить себе, как все это время шумерские и вавилонские рассказчики упражнялись в своем искусстве, бесконечно пересказывая популярный сюжет о Великом Потопе. В начале второго тысячелетия, когда исследуемый нами сюжет оказывается, наконец, записанным на табличках, мы видим не один стандартный текст месопотамской Истории о Потопе, но несколько различных рассказов. Это обстоятельство само по себе, несомненно, свидетельствует о древности сюжета, чрезвычайная драматичность которого постоянно увлекала поэтов и рассказчиков, как в течение всего времени существования месопотамской культуры, так и долгое время потом [36].

Месопотамская история о Потопе имеет три различных клинописных версии, одну шумерскую и две аккадские. Это, с одной стороны, Шумерская история о Потопе, а с другой – большие разделы Эпоса об Атрахасисе [37]и Эпоса о Гильгамеше. В каждой версии – свой герой Потопа. Поэтому правильнее говорить не об одной общей месопотамской истории о Потопе, а о трех историях, значительно друг от друга отличающихся, хотя и с близким сюжетом. Внутри каждой из указанных трех традиций сосуществовало несколько версий текста, более или менее различавшихся между собой форматом и расположением текста на табличках, некоторыми деталями сюжета, а также языком. История, которую мы называем Эпосом об Атрахасисе, принадлежала, несомненно, народной традиции – она дошла до нас во многих разных версиях, ни одна из которых не стала полностью «канонической», в отличие от Эпоса о Гильгамеше, принявшем в какой-то момент законченную литературную форму. Таблички с записью Гильгамеша в ниневийской Царской библиотеке (первое тысячелетие до Р. Х.) – точные дубликаты с идентичным текстом. С другой стороны, пока не найдено ни одной относящейся к первому тысячелетию до Р. Х. записи месопотамской истории о Потопе в версии Атрахасиса – а она была бы очень нам полезна.