Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914

Парламент 1906 года убедил тори в возвышении социализма и нарастании угрозы привилегированным классам. До сего времени землевладельческая аристократия и помещичье сословие были уверены в том, что могут говорить от имени народа, что у них общие интересы и в этом смысле они являются единым целым. Они верили в великодушие и благотворительность демократии тори, не вмешивающейся в существующий порядок. Они представляли себе народ в образе крестьян и слуг, которых привыкли видеть каждодневно и принимали за класс. Джордж Уиндем, главный секретарь по делам Ирландии в кабинете Бальфура, истинный тори, сохранивший свое место на выборах 1906 года, был искренне убежден в том, что выиграл только потому, как он писал матери, «что меня любят рабочие»: «Я победил благодаря их сердцам… Я всегда воспевал братство империи для всех, отстаивал равные условия для инородцев, величие империи для наших детей, необходимость откровенного разговора о христианстве в школах… Я открыл им свое сердце, и мы полюбили друг друга. Я выиграл, опираясь на торизм, империю и фискальную реформу. Ирландцы проголосовали за меня. Рыбаки проголосовали за меня. Солдаты проголосовали за меня. Мастеровые проголосовали за меня! Только потому что мы нравились друг другу и любим традиции прошлого и славное будущее».

Идиллия XVIII века, нарисованная Уиндемом, вне зависимости от ситуации в его электорате, и для Англии, и для всего мира в 1906 году была таким же анахронизмом, как принц-регент. Сельскохозяйственный класс исчезал, просачиваясь в города, а между индустриальным пролетариатом и патрициями не существовало никакой любви и общих интересов. Уиндем и иже с ним ничего не знали о жизни шахтеров и фабричных рабочих, людей, обитавших в серых, одноликих домах, стоящих унылыми, монотонными рядами. «Вообразите, – говорил Уинстон Черчилль приятелю, когда они проводили избирательную кампанию в Манчестере и проходили по одной в особенности убогой улице. – Каково жить на этих улицах, никогда не видеть ничего прекрасного, никогда не съесть ничего вкусного – никогда не сказать ничего умного !» 42Таковыми были в массе своей новые избиратели.

В числе 377 либералов – членов парламента 154, или 40 процентов, были бизнесменами, 85 – барристерами и солиситорами, 69 – «джентльменами», то есть помещиками, 25 – литераторами и журналистами, 22 – должностными лицами, а остальные 22 – университетскими профессорами, преподавателями, докторами и просто энтузиастами какого-нибудь дела  43. Среди проигравших тори самую значительную группу составляли опять же «джентльмены», около 30 процентов; за ними следовали бизнесмены – 25 процентов и чиновники – 20 процентов. Почти половину членов палаты общин составляли новички (310 человек), никогда прежде не сидевшие в парламенте. Благородный лорд, побывавший в новой палате, с удовлетворением отметил, что лишь немногие были одеты без соблюдения условностей  44, но ветеран-корреспондент журнала «Панч» сэр Генри Луси обнаружил «революцию» и в тональности речей, и в характерах персонажей, и в стиле поведения депутатов. В особенности грубыми манерами отличались ирландцы, преднамеренно демонстрировавшие вульгарность и пренебрегавшие традициями палаты общин. Поскольку она была английской, они ненавидели ее, а поскольку либералы, обладавшие парламентским большинством, в них не нуждались, они, не имея реального влияния, давали о себе знать шумными выходками и противодействием любым законопроектам, не имевшим прямого отношения к гомрулю. Победа либералов ничем не помогла их давней и тяжелой борьбе за освобождение от английского владычества.

Когда Бальфур вернулся, враждебное большинство открыто демонстрировало свою неприязнь к лидеру и символу разгромленной партии. Новые члены парламента, по словам Остина Чемберлена, «без стеснения грубили ему, зло подшучивали над ним и без конца перебивали». Никогда не терявший самообладания, добродушия и учтивости, Бальфур по-прежнему доминировал в дебатах и за один год восстановил свое непререкаемое господство и уважение оппонентов, скоро понявших, что он придает респектабельность палате общин. Хотя многие новые члены правительства были его личными друзьями, человек, занявший его место и смотревший на него через стол спикера, к их числу не относился. Кэмпбелл-Баннерман был глух, как выразился один из коллег, «к историческому очарованию» 45Бальфура и «просто не замечал его». Уже в начале сессий он попытался развенчать ореол «обаятельной исторической личности». Когда Бальфура попросили изложить позицию своей партии в отношении тарифной реформы, он прибег к старому приему говорить неясно и двусмысленно, чем истощил терпение премьер-министра. «Хватит дурачиться!» – взорвался К. – Б. Его предшественник «уподобляется старым Бурбонам». Он ничему не научился. Он использует те же самые легкомысленные манеры, такую же хитроумную диалектику, так же легко и фривольно относится к великим проблемам. Но он ничего не знает о настроениях в новой палате общин, если думает, будто там могут действовать такие методы. Я говорю: «Перестаньте валять дурака!» Это было по-своему отважное заявление, многократно цитировавшееся, но нисколько не развеявшее благожелательную ауру вокруг Бальфура.

Истинный характер новой палаты общин отражали люди другого свойства, не Бальфур, патриций, и не К. – Б., старомодный либерал. Двое ведущих персонажей нового правительства, каждому из которых предназначено стать премьер-министрами, воспринимали службу в кабинете не как наследственную функцию, а как профессиональную карьеру. Этими деятелями нового типа были Герберт Генри Асквит, сын йоркширского нонконформиста, торговца шерстью, и Дэвид Ллойд Джордж, сын уэльского школьного учителя. Совершенно разные по происхождению и темпераменту, они пробились в парламент исключительно благодаря деятельности в сфере адвокатуры.

Самый динамичный из новых сановников, Ллойд Джордж возглавил министерство торговли, получив пост, не самый главный в правительстве, но дающий право занимать место на передней скамье в палате общин. Альфред Джордж Гардинер, редактор газеты «Дейли ньюс», интуитивно опознававший перспективных политических деятелей, увидел в нем «предвестника новой эпохи», «представителя класса людей, предрасположенных к власти». Ллойд Джордж еще не обладал верховной властью, но явно был на пути к ней, четко обозначая свои цели. Ему было сорок два года, он был на одиннадцать лет моложе Асквита и на одиннадцать лет старше Черчилля. Его послал в парламент в 1890 году один городской электорат в Уэльсе отстаивать уэльский национализм, и он был нонконформистом, выступавшим за отделение церкви Уэльса, и радикалом, выступавшим за проведение социальных реформ. В молодости он как библию читал роман «Отверженные», который в дешевом бумажном издании стоимостью в один шиллинг брал с собой во все поездки. Он протестовал против Англо-бурской войны, рискуя подвергнуться профессиональному бойкоту и продемонстрировав нравственное и физическое мужество, когда на него действительно совершили нападение. У него были твердые политические принципы, которые никогда не вынуждали его испытывать какие-либо сомнения или колебания. Невысокого роста, но обладавший миловидной внешностью, ярко-голубыми глазами и каштановыми усами, бесстрашный, жизнелюбивый и сладкоречивый, он неустанно обольщал и обольщался женщинами, искусно избегая обвинений в пренебрежении нормами закона и нравственности. В роли оратора он выглядел Бернхардтом на трибуне, приводя в восторг аудиторию кельтской ритмикой и эмоциональностью. На публике он мог щегольнуть театральной риторикой и демагогией. Занимаясь делом, он проявлял осторожность, проницательность и сдержанность, следуя принципу «основа Англии – торговля» 46и доказывая, что ни одна партия не выживет, если будет полагаться только на рабочий класс. Ллойд Джордж обладал исключительным даром интуитивно и безошибочно определять момент, когда и что надо делать, и не менее исключительной убежденностью в том, что сделать это может только он. Ллойд Джордж «набрасывался на представившуюся возможность добиться успеха в любом деле, как ястреб на зазевавшуюся жертву».