Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914

Более высокое положение занимал Асквит, будучи канцлером казначейства, быстро набирал политический вес Уинстон Черчилль, которого назначили заместителем министра по делам колоний в награду за переход из лагеря тори. Асквит был профессиональным интеллектуалом, действовавшим в соответствии с подготовкой и суждением о целесообразности, а не согласно фундаментальному первоначальному убеждению или вере. Он обладал железной логикой, и в дебатах переспорить его было невозможно. «Сходите и принесите кувалду» 47, – приказал однажды К. – Б., когда Бальфур разделывал под орех либералов, и действительно за Асквитом послали гонца. Блистательный «фёрст»  [132] Степень бакалавра с отличием первого класса. в Оксфорде, стипендиатом которого он стал, победив на конкурсе, Асквит, как писал Гардинер, был показательным продуктом системы Баллиоля, которая не допускала излишнего рвения и «не доверяла великим мыслям, если даже сама над ними задумывалась». Он все понимал и ничего сам не придумал. Человек с сильным характером, но бесстрастный, он мог стать судьей и был прекрасным председателем совета. После успешной карьеры в роли барристера Асквит стал членом кабинета при Гладстоне в 1892 году прежде, чем успели обратить на него внимание, хотя он был настолько не в ладах с обществом, что подавал руку собственной жене, приглашая ее к обеду  48. Это затруднение было исправлено, когда она умерла и Марго Теннант, умевшая различать перспективных людей, решила выйти за него замуж. Вскоре он стал полноправным членом элиты; «в нем не было ни эготизма, ни зависти, ни тщеславия» 49, – сказала об Асквите одна женщина. В нем доминировал интеллект, не пробуждавший, правда, и не вызывавший никакой реакции. Общественность так и не смогла составить об Асквите представление, наградить каким-нибудь прозвищем, и он остался в истории безликим.

В правительство входили несколько пэров, среди которых не было ни одного крупного землевладельца. В их числе были престарелый маркиз Рипон, позднее подавший в отставку, лорд Твидмаут, признанный психически неуравновешенным и тоже вышедший в отставку, и лорд Кру, родственник Роузбери, который привел в ужас принца Уэльского (позже король Георг V) своей привычкой приходить в палату лордов в пиджаке, а не в визитке (однобортном сюртуке). Единственным представителем великой аристократии был тори-ренегат Уинстон Черчилль. Не только проблема свободной торговли привела его к либералам. К 1904 году, когда Черчилль поменял партийную принадлежность, он уже знал, что дни всевластия тори сочтены. Он стремился занять высокий пост и не мог ждать. Внук герцога должен был сам зарабатывать себе на жизнь. Журналистика и литература могли приносить доход, но не такой, какой ему хотелось иметь. В Америке человек с его способностями и энергией занялся бы бизнесом, но для англичанина с такой родословной только правительство открывало путь к величию.

Понимая всю серьезность социальной проблемы, Черчилль полагал, что либералам она под силу, и намеревался играть в ее решении главную роль. Помимо амбиций, им двигала глубокая привязанность и любовь к состарившейся няне его детства госпоже Эверест 50. Она символизировала участь безработных стариков, «о которых некому позаботиться и которым не на что жить до конца дней своих». В 1904 году он сделал свой выбор. С той поры во всех выступлениях Черчилль проповедовал либерализм как «общее дело миллионов обездоленных людей», к которым следует относить и рабочий класс, чтобы оторвать его от губительного социализма. Он понимал: если либералам не удастся отвоевать профсоюзы у крепнущей лейбористской партии, то рано или поздно они потерпят крах. Он поставил перед собой эту цель, вместе с Ллойдом Джорджем начал разрабатывать законодательства, касающиеся оплаты труда, рабочих часов, пенсий, социального страхования. Выступая в Глазго в октябре 1906 года, он изложил программу, сформулированную фактически на основе фабианских идей «государства всеобщего благоденствия» и превосходившую планы правительства, младшим министром которого был. «Мы намерены провести черту, ниже которой мы не позволим человеку ни жить, ни трудиться», – заявлял он уверенно и смело, предложив наделить государство функциями «резервного работодателя», установить минимальные стандарты и ввести государственную собственность на железные дороги. Беатриса Вебб была очень обрадована. «Уинстон отлично применил схему Веббов», – записала она в дневнике, поставив ему высший балл: «Блестяще талантлив».

Оппортунист, способный противостоять новым тенденциям, выдвинулся из рядов тори. Им был Фредерик Эдвин Смит, тридцатитрехлетний новый член парламента, впоследствии лорд-канцлер под именем лорд Биркенхед  51. Его «инаугурационная» речь в 1906 году была отмечена как самый сенсационный парламентский дебют эпохи. Как и Асквит, он был барристером, всего добился сам и тоже стал стипендиатом Оксфорда, где, заняв лидирующее место в студенческом союзе, в полной мере освоил все трюки и уловки искусного участия в дебатах. Подобно путешественнику, попавшему в незнакомую страну, он мог рассчитывать только на свой интеллект, отвагу, движущую силу амбиций и обыкновенное нахальство. Когда он поднялся среди остатков разгромленной армии тори, члены палаты увидели «молодого человека, изысканно одетого, чисто выбритого, имевшего гибкую, стройную фигуру, продолговатое и заостренное лицо, обрамленное напомаженными гладкими волосами, и с холодным презрением глядевшего на окружающих». Держа руки в карманах и продолжая смотреть на всех с высокомерным пренебрежением, он в уверенной и учтивой манере произнес речь, «наполненную оскорбительными выпадами и инвективами». Его ехидный тон произвел такое впечатление, что аудитория даже не заметила отсутствия практического смыслового содержания. Оратор изощрялся в сарказме, насмешках и язвительных упоминаниях, осыпая ими либералов, как горящими угольями. Тори оторопели, оживились, воспрянули духом. Когда оратор процитировал слегка искаженную версию предвыборного замечания Ллойда Джорджа по поводу китайских рабов на холмах Уэльса, и Ллойд Джордж, сидевший на передней скамье, прервал его, сказав: «Я этого не говорил», Смит нисколько не смутился. «Предполагая возможность проблем с памятью, – сказал он мягко, – я взял с собой газету “Манчестер гардиан” от 16 января», – и прочтя соответствующий параграф, добавил презрительным тоном: «Я склонен принять на веру слова репортера, а не достопочтенного джентльмена».

Триумфальное представление произвело необходимый эффект. Смит понимал, что в данный момент требовалось предпринять наступательную акцию, чтобы воодушевить тех, кто потерпел поражение. С того времени он быстро набирал политический вес и авторитет. Без основополагающей правительственной философии, он, как говорится, «мог ездить быстро, не зная куда». Его умственные способности были не менее впечатляющие, чем манеры Лансдауна. «Они не умещались в его голове», – говорила Марго Асквит. Идеи и принципы его не интересовали; для него важнее всего была игра материальных сил, которыми он мог с уверенностью манипулировать. Легенда гласит: еще в Оксфорде он и сэр Джон Саймон бросали монету, решая, в какую из партий они должны пойти, потому что ни одна из партий не выдержит их обоих. Возможно, история недостоверная, но то, что она сохраняется и пересказывается, показательно. После одного из выступлений Черчилля, адресованного трудящимся, Смит заявил: «Социалистам лучше не славить имя господина Черчилля, ибо он скорее всего украдет их одеяния, когда они пойдут мыться в ванную – если они, конечно, пойдут мыться, в чем я сомневаюсь». Это была непростительная насмешка, характеризовавшая новый тип политического деятеля. Ремарка Черчилля «господин Смит – неизменно вульгарен» не помешала ему обрести друзей и среди социалистов.