Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914

Вести о смерти Жореса газеты опубликовали в субботу 1 августа. В этот день Германия и Франция провели мобилизацию. К вечеру отряды резервистов со свертками и букетами цветов уже маршировали к железнодорожным вокзалам под восторженные возгласы и приветствия горожан разных сословий. В каждой стране людей охватили в равной мере пылкие чувства энтузиазма и патриотического возбуждения. В Германии 3 августа депутаты-социалисты собрались, чтобы решить проблему голосования о военных кредитах. Еще недавно «Форвёртс» с презрением писала о притворстве оборонительной войны. Теперь правительство заявляло о российской угрозе и французской агрессии. Ревизионист Бернштейн утверждал, что правительство собирается построить «золотой мост» для социалистов  99,и в подтверждение этого обещания указывал на официальные соболезнования, которые направило министерство иностранных дел в связи с тяжелой утратой – смертью Жореса. Из 111 социалистов-депутатов только четырнадцать, включая Гаазе, Розу Люксембург, Карла Либкнехта и Франца Меринга, оставались в оппозиции, но и они должны были подчиняться воле большинства. На следующий день социал-демократы вместе с остальными членами рейхстага единодушно проголосовали за военные кредиты.

Кайзер провозгласил: «Отныне я не знаю никаких партий, я знаю только немцев». Во Франции господин Дешанель, президент палаты депутатов, произнося хвалебную речь в адрес Жореса, сказал: «Я не вижу здесь больше противников, я вижу только французов». Ни в одном из этих двух парламентов социалисты даже не пытались оспорить патриотические сентенции. Леон Жуо, глава Всеобщей конфедерации профсоюзов, торжественно пообещал: «От имени синдикалистских организаций, от имени всех рабочих, вступивших в полки, и от имени тех, кто, как и я, вступит в них завтра, я заявляю, что мы охотно пойдем на поля сражений и дадим отпор агрессору» 100. Не прошло и месяца, как Вандервельде вошел в коалиционное правительство военного времени в Бельгии, а Гед стал членом правительства «священного союза» во Франции. Гед – министр! Какие чудеса иногда патриотизм творит с человеком.

В Англии, где угроза национальной безопасности ощущалась в меньшей степени, чем на континенте, Кейр Харди, Рамсей Макдональд и несколько либералов высказались против решений, которые призывали бы сражаться. В целом же по стране не отмечалось ни диссидентства, ни забастовок, ни протестов, ни проявления каких-либо сомнений и колебаний в отношении того, чтобы взять в руки винтовку и пойти убивать собрата-рабочего другой страны. Когда прозвучал призыв, в рабочем, у которого, по Марксу, нет отечества, пробудилось чувство принадлежности к стране, а не к классу. Он почувствовал себя членом одной национальной семьи, как и все другие. Его антагонизм, который должен был свергать капитализм, избрал более подходящую мишень – чужеземца. Рабочий класс шел на войну с желанием, охотно, как и средний класс, как и высший класс, как особь рода человеческого.

Жореса похоронили 4 августа, в день, когда война приобрела всеобщий характер. Колокол, о котором он вспомнил в Базеле, звонил и по нему, и по всему человечеству: «Взываю к живым, оплакиваю мертвых».

Последующие четыре года, как писал Грэхем Уоллес, были «временем самых титанических и героических усилий, когда-либо предпринимавшихся родом человеческим» 1. Когда это время осталось позади, иллюзии и энтузиазм, нередко овладевавший человеком до 1914 года, поглотило море людского горя и отчаяния. Человечество получило тяжелый урок, с болью осознав ограниченность своих возможностей.

«Башня гордыни», возведенная в эпоху великой европейской цивилизации, была грандиозным сооружением, наполненным страстями, богатствами и красотами, среди которых было немало и темных подвалов. У ее обитателей в сравнении с более поздними временами было больше уверенности в себе и собственных силах, больше надежд, в их жизни было больше блеска, экстравагантности и элегантности; они жили беззаботнее, веселее, получали больше удовольствия от общения и разговоров друг с другом; они острее чувствовали несправедливость и лицемерие, несчастье и нужду; они были более эмоциональными, иногда притворно эмоциональными, менее терпимо относились к посредственности, с большим достоинством работали, больше радовались общению с природой; они жили с большим вкусом и интересом. Старый Свет многое растерял с того времени, хотя что-то и приобрел. Оглядываясь назад из 1915 года, Эмиль Верхарн, бельгийский поэт-социалист 2, посвятил свои страницы: «От всего сердца человеку, которым я был когда-то».

Источники, которые цитируются в примечаниях, не претендуют на системность и всеобъемлющую полноту. Это всего лишь перечень материалов, которыми я воспользовалась, заинтересовавшись ими, поскольку они представляют собой записи личных впечатлений и наблюдений. Легко заметить, что в перечне мало вторичных интерпретирующих материалов. Когда у меня возникала потребность в таких источниках, я обычно пользовалась теми из них, которые по времени были ближе к предмету исследования – не потому, что книга лучше написана, а потому, что содержание больше соответствовало духу времени. Тем не менее многое я почерпнула и у современных историков: из основательной энциклопедии Галеви об Англии, исследований Германии Пинсона и Кона, издания Морисоном писем Рузвельта и превосходных биографий двух самых выдающихся личностей эпохи – Жореса (Голдберг) и Черчилля (Мендельсон). В каждой, помимо описания жизнедеятельности избранных героев, дается подробное представление об эпохе, подкрепленное документами. В такой же мере были полезны жизнеописания Дебса (Джинджер) и Пруста (Пейнтер).

Вряд ли я могла обойтись без специальных исследований Бейтмана о земельных доходах в Англии, социальных репортажей о бедности Джека Лондона и Якоба Риса, очерков Квиллара о людях, вносивших пожертвования на вспомоществование семье полковника Анри. Бесценную помощь мне оказали новеллисты Виктория Сэквилл-Уэст, Анатоль Франс и Пруст в роли социальных историков, а также мемуаристы Блюм и Доде, леди Уорик, сэр Фредерик Понсонби, лорд Эшер, Уилфрид Блант, баронесса фон Зутнер, Стефан Цвейг и в особенности Вандервельде, единственный социалист, ярко описавший личное восприятие своего окружения и правящего класса. Еще более ценными, возможно, были наблюдения индивидов, наделенных необычайно острым психологическим чутьем и даром выражать свои чувства и внезапно открывать в происходящих событиях понятный смысл. Таким был Ромен Роллан, и таким был Мастерман. Хотя Троцкий не занимает центрального места в книге, его высказывание о сербской пехоте доказывает, что он обладал загадочной способностью улавливать – почти ощущать – историческую особенность момента и выразить ее словами.