Валерий Замыслов - Иван Болотников (Часть 3)

Побрел к вербам. Час просидел, другой, а когда закричали первые петухи, услышал за спиной тихие шаги. Оглянулся. Любава!

- Голубь ты мой!

Кинулась на грудь, обвила шею горячими руками.

- Все-то ждешь. А мне батюшка выйти не дозволил, в горницу отослал. Тайком вышла.

- Увезу тебя, Любавушка. В Родниковскую станицу увезу!.. Ты погодь, за конем сбегаю. Я скоро, Любушка! - Васюта метнулся было к Федькиному базу, но его удержала Любава.

- Да постой же, непутевый!.. Батюшка, может, тебе и не откажет. Строг он, старых обычаев держится. Он хоть и казак, но по-казачьи дела вершить не любит. Ты бы прежде сватов заслал.

- Сватов?.. А не выставит за порог? У меня ни кола, ни двора. Батюшка же твой к богатеям тянется.

- И вовсе не тянется. Просто неурядливо жить не хочет. Уж ты поверь мне, Васенька. Зашли сватов.

- Ладно, зашлю, - хмуро проронил Васюта. - Но коль откажет - выкраду тебя. Так и знай!

Первым делом Васюта заявил о своем намерении Болотникову, Тот в ответ рассмеялся!

- Да ты холостым-то, кажись, и не хаживал. А как же ясырка твоя? Давно ли с ней распрощался?

- Ясырка ясыркой. То нехристь для забавы, а тут своя, донская казачка. И такая, брат, что не в сказке сказать...

- Ужель Любава тебя присушила? А я-то думал, вовек не быть тебе оженком, - продолжал посмеиваться Болотников.

- Все, Иван, отгулял. Милей и краше не сыскать... Да вот как на то Солома глянет? Казак он собинный. Вечор меня из дому выгнал. Ложкой об стол... Ты бы помог мне, Иван.

- Солома - казак серьезный.

Болотников, перестав улыбаться, искоса, пытливо посмотрел на Васюту.

- Давно ведаю тебя, друже. Славный ты казак, в товариществе крепок, да вот больно на девок падок. Побалуешься с Любавой и на другую потянет. А казачка она добрая. Как же мне потом с Соломой встречаться?

- Да когда ж я тебя подводил! - вскричал Васюта и, распахнув драный зипун, сорвал с груди серебряный нательный крест. - Христом-богом клянусь и всеми святыми, что до смертного часа с Любавой буду!

- Ну, гляди, друже. Будь своему слову верен... Дойду до Соломы, но коль откажет - не взыщи. Я не царь и не бог, тут, брат, дело полюбовное.

С раздорским есаулом родниковский атаман покалякал в тот же день. Повстречал его у Войсковой избы.

- Ваську Шестака ведаешь? - без обиняков приступил к разговору Болотников.

- Как не ведать, - хмыкнул Солома. - Он что у тебя совсем рехнулся? На стенах, кажись, без дуринки был.

- Кровь в казаке гуляет, вот и ходит сам не свой. Любава твоя дюже поглянулась, жениться надумал.

Солома насупился, над переносицей залегла глубокая складка, глаза построжели.

- О том и гутарить не хочу. Одна у меня Любава. Нешто отдам за Ваську дите малое?

- Видали мы это дите. Не Любава ли лихо ордынца била?

- Все били - и стар, и мал.

- Вестимо, но Любаву твою особо приметили. А ты - "дите".

- Рано ей замуж, - еще более нахохлился Григорий Солома.

Любил он дочь, пуще жизни любил. Сколь годов тешил да по-отечески пестовал! Сколь от беды и дурного глаза оберегал! Души в Любаве не чаял, был ей отцом, и заступником, и добрым наставником. Часто говаривал:

- Ты, дочка, на Дону живешь. А житье наше лихое, казачье. Сверху бояре жмут, с боков - ногаи и турки, а снизу татаре подпирают. Куда ни ступи всюду вражья сабля да пуля. Вот и оберегаю тебя от лиха.

- А ты б, батюшка, к коню меня прилучил да к пистолю. Какая ж из меня казачка, коль в избе сидеть буду, - отвечала отцу Любава.

- Вестимо, дочка, та не казачка, что к коню не прилучена, - молвил Григорий Солома и как-то выехал одвуконь с Любавой за крепость. Через неделю она вихрем скакала по ковыльной степи. Озорная, веселая, кричала отцу:

- Славно-то как, тятенька! Ох, как славно!

Научил Григорий дочь и аркан метать, и стрелу пускать, и пистолем владеть. Наблюдая за Любавой, довольно поглаживал каштановую бороду.

- Хлопцем бы тебе родиться. Да храни тебя бог!

Хранил, оберегал, лелеял.

И вот как снег на голову - ввалился молодой казак в избу и бухнул: "Отдай за меня Любаву"! Это богоданную-то дочь увести из родительского дома? Ишь чего замыслил, вражий сын!

- Не пора ей, Болотников, ты уж не обессудь, - стоял на своем Солома.

Болотников глянул на есаула и по-доброму улыбнулся.

- Ведаю твое горе. Дочку жаль. Да ведь не в полон отдавать, а замуж. Как ни тяни, как в дому ни удерживай, но девке все едино под венец идти. Самая пора, Григорий. Любаве твоей восемнадцать минуло. Не до перестарок же ей сидеть.

- Любаве и дома хорошо, - буркнул Солома.

Гутарили долго, но так ни к чему и не пришли. Солома уперся - ни в хомут, ни из хомута. Знай свое гнет: не пора девке, да и все тут!

- Худо твое дело, Васюта, - молвил Шестаку Болотников. - Солому и в три дубины не проймешь.

Васюта и вовсе пригорюнился. Черная думка покоя не дает: "Не по душе я домовитому казаку. Отдаст ли Солома за голутвенного... Так все едино по ему не быть. Увезу Любаву, как есть увезу! Пущай потом локти кусает".

А Солома не спал всю ночь. Кряхтел, ворочался на лавке, вздыхал. Всяко прикидывал, но ни на чем так и не остановился. Утром глянул на Любаву, а та бродит как потерянная, невеселая, аж с лица спала.

- Что с тобой, дочь? Аль неможется?

- Худо мне, тятенька, - со слезами ответила Любава и замолчала.

- Отчего ж худо тебе? Не таись.

- Ты Василия прогнал... Люб он мне.

- Люб? Ужель чужой казак милее отца-матери?

- И вы мне любы, век за вас буду молиться. Но без Василия мне жизнь не мила. Он суженый мой.

Пала перед отцом Любава на колени, руками обвила.

- Пожалей, тятенька! Не загуби счастье мое. Отдай за Васеньку, христом тебя прошу!

Никогда еще Солома не видел такой дочь; глаза ее умоляли, просили участия и сострадания. И Солома не выдержал: украдкой смахнул слезу, протяжно крякнул и, весь обмякнув, поднял дочь с коленей.

- Люб, гутаришь, Васька?

- Люб, тятенька. Уж так люб! Благослови.

Григорий глянул на Любаву, тяжко вздохнул и молвил печально:

- Я твоему счастью не враг, дочь... Ступай за Василия. Кличь мать.

ГЛАВА 4

СВАДЬБА

И начались хлопоты!

Первым делом выбрали сваху и свата. О свахе долго не толковали: ею согласилась быть Агата. А вот на свате запнулись. Выкликали одного, другого, третьего, но все оказались в этом деле неумехи.

- Тут дело сурьезное, - покручивая седой ус, важно гутарил дед Гаруня. - Надо, чтоб и хозяевам был слюбен, и чтоб дело разумел, и чтоб язык был как помело.

- Да есть такой! - воскликнул Нечайка Бобыль. - Тут и кумекать неча. Устимушка наш. Устимушка Секира!

- Секира? - вскинув брови, вопросил Гаруня.

- Секира? - вопросили казаки.

И все примолкли. Устим с отрешенным видом набивал табаком трубку. Дед Гаруня, продолжал крутить ус, оценивающе глянул на Секиру и проронил:

- А что, дети, Устимко - хлопец гарный. Пусть идет к Соломе.