Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 5)

Калистрат обрадовано встрепенулся и засновал по горнице.

- Эгей, Авдотья! Накрывай стол. Наливочки доброй принеси дорогому гостю.

Скуп Калистрат Егорыч, но тут вовсю разошелся, приказал уставить стол обильной снедью. Авдотью хотел было отослать вниз к девкам. Но Мамон прогудел:

- Без хозяйки и стол не красен. Пущай сидит, Егорыч.

Авдотья глуповато хихикнула и плюхнулась на лавку. Калистрат налил гостю и супруге по чарке, а свою в сторону отставил, виновато развел руками.

- Нутро у меня побаливает. Не приемлю винца, сердешный. Ты уж прости.

- Коли хозяин не пьет - гостя не почитает, - буркнул Мамон и потянулся за шапкой.

- Ну да бог с тобой, выпью, - остановил пятидесятника Калистрат, испугавшись, что Мамон уйдет из избы.

Выпили по чарке, потянулись за снедью. Авдотья разом порозовела, навалилась пышной грудью на стол, зачавкала. Любила и поесть и выпить баба.

- Не томи, сердешный, - нетерпеливо протянул приказчик, качнувшись на лавке.

"Хлипкий на винцо. Еще пару чарок - и с ног долой", - подумал про себя пятидесятник, а вслух высказал:

- Хочу, Егорыч, вопрос тебе задать. Бывал ли кто-нибудь из наших селян в твоих хоромах?

- Окромя своих дворовых в горницу пути заказаны, сердешный.

- И ты, Авдотья, не видела?

Баба мотнула головой.

- Грешно мне чужих мужиков впущать. Одним своим осударем живу.

- А пошто к тебе Афонька Шмоток наведывался, матушка?

Авдотья всплеснула руками и вновь хихикнула.

- Совсем запамятовала, батюшка. Кошечку-голубушку мне мужичок доставил. У-ух, нехристь!

- Отчего нехристь, матушка? - полюбопытствовал Мамон.

- А как же, милостивец. Сам православный, а шапку под киот швырнул. Вот неразумный...

- Под кио-о-от? - тонко выдавил из себя Калистрат, приподнимаясь всем телом с лавки.

- Истинно так, осударь мой. Под святое место. Я его тогда еще осадила. Пошто, говорю, свою драную шапку на сундучок кинул, дурень...

- На сундучо-ок? - еще тоньше протянул приказчик и, хватаясь за грудь, шагнул к своей дородной супруге, закричал, вздымая кулаки. - Сама дура! Кнутом укажу тебя стегать нещадно! Куда сундучок подевался?

- Да что ты, батюшка, взбеленился. О том я не ведаю. Мужичок тот шапку поднял, кошечку мне оставил - и восвояси.

- У-у, лиходейка! - вскричал Калистрат Егорыч и снял со стены ременный кнут.

- Не кипятись, Егорыч. Спросу с Авдотьи нет. Вели лучше Афоньку в пыточную доставить, - произнес Мамон.

- Афоньку?.. Да как же это я, - растерянно заходил по горнице приказчик. - Ведь я же его намедни к князю отправил. Эка я опростоволосился. А с ним еще наилучших господских коней отослал.

- Теперь не уйдет. Завтра гонцов снарядим. На веревке за шею приведем - и в темницу, - успокоил Калистрата пятидесятник и ткнул волосатым пальцем на стол. - Осушим еще по чарочке. Хороша у тебя наливочка, Егорыч.

- Вовек тебя не забуду, коли грамотки сыщутся. И за труды твои отблагодарю, сердешный, - проговорил Калистрат и, забыв о своей хвори, выпил еще чарку. А затем и третью. И тотчас отяжелел, ткнулся редкой бороденкой в чашку с тертым хреном.

Мамон подмигнул Авдотье.

- Готов твой осударь. Уложи-ка его на лавку. Пущай отдохнет.

Авдотья, ухмыляясь во весь рот, легко, словно перышко, подняла своего благоверного на руки, отнесла на лавку, прикрыла кафтаном и вернулась к столу.

Калистрат Егорыч вскоре заливисто захрапел, а пятидесятник теснее придвинулся к бабе, обхватил ручищей за бедра.

- Ты чегай-то, батюшка, озорничаешь? - взвизгнув, повела плечами Авдотья. Однако от Мамона не отстранилась.

А пятидесятник, крепко стиснув дородную бабу, жарко зашептал ей на ухо:

- Чай, надоел тебе твой козел худосочный. Обидел тебя бог мужичком. Утешу тебя, обласкаю...

Авдотья вся обмякла, разомлела и податливо прижалась к могутному дружиннику...

Проспал Калистрат Егорыч до самой обедни. Едва поднялся с лавки. В голове - тяжесть пудовая, в глазах круги и нутро все переворачивает. Поминая недобрым словом пятидесятника, пошатываясь, побрел в кладовую, чтобы испить холодного квасу.

В саду под яблоней, поглаживая пухлыми руками кошек, развалилась Авдотья с довольным веселым лицом.

Приказчик чертыхнулся и вдруг вспомнил об Афоне Шмотке.

Снарядив в Москву трех холопов, Калистрат Егорыч напутствовал их:

- Афоньку хватайте тихо, чтобы князь о том не ведал. Доставите воровского человека - полтиной награжу.

Глава 47

НОВАЯ БЕДА

Из леса выехали к Москве-реке. Якушка привстал на стременах и, охнув, схватился за сердце.

- Горе-то какое, братцы...

Ратники глянули на Москву и глазам своим не поверили: на месте деревянного посада, нарядных рубленых боярских теремков и храмов, бревенчатых изб стрельцов и черного ремесленного люда дымилось пожарище. Нетронутыми остались лишь Китай-город да сам государев Кремль.

Пахло гарью. Над стольным градом плыл унылый благовест.

Ратники скинули шапки, перекрестились.

- Давно ли от пожара поднялась, а тут сызнова вся начисто выгорела, скорбно проронил Афоня.

Ехали молча выжженными слободками, хмуро поглядывая по сторонам. Навстречу им брели москвитяне - понурые, неразговорчивые. И всюду на телегах везли к Божедомке обгорелые трупы, прикрытые рогожей и мешковиной. Уцепившись за телеги, голосили бабы и ребятишки. И было тоскливо и жутко от этих рыданий, надрывных стонов и причитаний.

Седенький попик в драном подряснике, вздымая медный крест над головой и роняя слезы в редкую бороденку, изрекал:

- Прогневали господа, православные. Не отмолить греха ни постом, ни схимой. Грядет на Русь новая беда...

- Верно толкуешь, отче. Беда беду подгоняет. А посад здесь ни при чем. Все Бориса Годунова проделки. Сказывают людишки, что пожар по его злому умыслу сотворен, - тихо, но зло проговорил один из слобожан.

- Пошто ему такая затея? - вмешался Афоня Шмоток.

Посадский оглянулся и, заметив оружных людей позади себя, ступил прочь.

- Да ты погодь, милок, поясни! - крикнул ему вслед бобыль, но слобожанин, натянув колпак на дерзкие глаза, проворно завернул за уцелевший каменный храм.

На Варварке, поднявшись на черный обгорелый рундук, могутный посадский в просторной кумачовой рубахе зычно прокричал на весь крестец:

- Братцы-ы! Царь Федор Иванович из Троице-Сергиевой лавры2 с богомолья возвращается. Айда на Троицку-у-ю! Посад челом государю бить хочет!

Толпа качнулась к посадскому и через узкий, кривой Введенский переулок ринулась, минуя Гостиный двор, к Ильинке.

- И нам бы не грех взглянуть на царя-батюшку, - обмолвился Афоня Шмоток.

- За конями лучше досматривай. Мне указано вас прямо на двор доставить, - проронил Якушка.

Боярский Китай-город от пожара отстояли. Лишь сгорела деревянная церковь Дмитрия Солунского на углу Рыбного переулка.