Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 5)

- После трудов праведных и соснуть не грех. Ложись, Иванка.

- Днем попусту валяться не привык, Афоня. Айда лучше на Красную. Сегодня пятница - день базарный.

Шмоток зевнул, потянулся и повернулся на бок.

- Спать долго - жить с долгом. Поднимайся, Афоня.

Шмоток, услышав поговорку, обернулся к Болотникову, рассмеялся:

- Люблю всякую премудрость. Я тебе по этому поводу другую побасенку скажу...

- Потом, потом, Афоня. Вставай. Может, деда Терентия на торгу встретим.

- Вот то верно, парень. Старика навестить надо. Не преставился ли наш рукоделец? - согласился бобыль и принялся мотать на босые ноги онучи.

На Красной площади, несмотря на недавний пожар, шумно и многолюдно. От самого плавучего москворецкого моста9 через всю площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую, протянулись торговые ряды. Тысячи лавок, палаток, шалашей и печур.

Отовсюду слышны бойкие, озорные выкрики.

Продают все - купцы и ремесленники, стрельцы и монахи, крестьяне, приехавшие из деревенек на торги. Взахлеб расхваливают свой товар и назойливо суют его в руки покупателей.

Площадь наводнили квасники, ягодники, молочники, пирожники, сбитенщики10... Все с лукошками, корзинками, кадками, мешками. Шустро снуют веселые коробейники. В густой толпе шныряют карманники, подвыпившие гулящие девки, сводни и нищие. К рундукам и лавкам жмутся слепые, калики перехожие, бахари11 и гусельники.

- Чудная Москва! Ни пожар, ни крымцы -торгу не помеха, - воскликнул Афоня.

- В Москву теперь со всей Руси войско собирается, вот и шумят торговцы, - сказал Болотников.

- А ну, раздайся, народ! - вдруг громко пронеслось сзади.

- Болотников и Шмоток посторонились. По Красной Площади в Разбойный приказ стрельцы вели с десяток посадских. Шли слобожане в лаптях и рваных сермягах, бородатые, хмурые, с непокрытыми головами. Руки у всех затянуты колодками.

- За что взяли, родимые? - спросили в толпе.

- О пожаре на Сретенке толковали. Неспроста пламя заполыхало, братцы. По злому умыслу наши слободы выгорели, - угрюмо отозвался один из преступников.

- Ближнему боярину пожар на руку, - зло сверкнув глазами, поддержал колодника второй ремесленник.

- А ну, закрыть рты воровские! - прикрикнул на посадских рослый стрелец-пятидесятник в малиновом кафтане. - А дай дорогу.

- А ты не шуми, служивый. На свою бабу глотку дери! - крикнули в толпе.

- А он свою женку боярам на ржавый бердыш выменял!

- Поди, с пуда торговался!

- Знаю я его бабу, ребята. На Москве бердышей не хватит: женка его толще бочки кабацкой.

Толпа захохотала.

- Но-но, на плаху захотели! - сердито погрозил кулаком пятидесятник.

Из толпы зароптали:

- Ты нас плахой не потчуй!

- Привыкли кровушку лить!

- Пошто слобожан схватили? Их вины нет. Борис Годунов пожар затеял, братцы, чтобы о царевиче Дмитрии на Москве забыли! - раздался дерзкий выкрик.

- Стой! - свирепо рявкнул пятидесятник. - Кто крамольное слово о царевом наместнике молвил?

- Ну, я молвил! Возьми попробуй! - горячо выкрикнул из толпы широкоплечий детина в кожаном запоне поверх темной рубахи, и встряхнул над головой пудовым кузнечным молотом.

- Взять бунтовщика! - приказал пятидесятник.

Толпа сдвинулась плотнее.

- Уйди от греха, служивый!

- Кости переломаем!

Болотников, оказавшись рядом с дерзким мастеровым, поддавшись настроению взроптавшего посадского люда, громко воскликнул:

- Не робей, братцы! Их всего с десяток!

Отчаянная толпа надвинулась на стрельцов. Пятидесятник попятился назад. Пробуравил крамольную толпу колючим взглядом и, качнувшись всем тучным телом, сквозь зубы выдавил:

- Ослобони дорогу. В Кремль людишек веду.

Толпа неторопливо расступилась, сопровождая стрельцов напутственными выкриками:

- Вот так-то будет лучше, служивый!

- Неча зря шуметь!

- Проваливайте, покуда целы!

Когда стрельцы завернули за Лобное место и направились к Фроловским воротам, выкрики смолкли. Пятидесятник решил сорвать злобу на идущем впереди его низкорослом посадском. Он грязно ругнулся и больно ударил колодника в лицо.

- Пошевеливайся, нищеброд!

Ремесленный сильно пошатнулся, но на ногах устоял. Злобно из-под широких кустистых бровей глянул на стрельца и молча сплюнул на землю кровавый сгусток.

Афоня Шмоток потянул Болотникова из толпы.

- Идем отсюда, Иванка. Заприметят тебя здесь истцы. В Разбойный с тобой угодишь.

- А ты чуешь, Афоня, какая силища в народе? Не зря мне Пахом Аверьянов всегда говорит, что перед миром любой ворог дрогнет, - высказал Болотников.

- Эгей, хрещеные! Чего ищете? Может, чем помогу, - остановил страдников худощавый с плутоватыми глазами мужичонка в ситцевой рубахе. От него попахивало водкой и чесноком.

- Самопал, милок. И такой, чтобы за версту басурмана бил, - вымолвил Афоня.

- Эка невидаль. Так и быть выручу. Кидай в шапку деньгу. Мигом наилучший самопал доставлю.

- Вначале товар кажи, милок.

- Будет товар. Давай, говорю, деньгу. Нутро горит... - нетерпеливо наступал на Шмотка верткий слобожанин.

Однако не успел он и договорить, как на него с шумной бранью навалились трое посадских в холщовых рубахах. Скрутили веревкой, повалили наземь, под бока напинали.

Мужик пьяно забранился.

- За что бьете? - спросил Болотников.

- Вор он! В кабаке у нас сапоги стащил. Новехонькие, только что в Красном ряду купили, - ответил один из посадских. - У-у, тать12 проклятый! - больно огрел мужика по уху.

В толпе засмеялись. Посадские подтолкнули мужика к Болотникову.

- Уж не тебе ли продал вор обувку?

- Ступайте своей дорогой. Знать его не знаю, - осерчал Иванка и повел широкими плечами.

- Ну, мотри, парень! - пригрозили посадские и потащили вора в Земской приказ на суд и расправу.

Возле темной, приземистой Тиунской избы13 с Афоней столкнулся чернобородый цирюльник с легким деревянным табуретом в руках и парой ножниц за малиновым кушаком. Мельком глянул на жиденькую бобыльскую бороденку и плюнул себе под ноги.

- Аль не угодил, касатик?

- Срамота одна. И до чего ж измельчал народишко, - недовольно ответил цирюльник и в тот же миг ухватил за полу сермяжного кафтана пышнобородого осанистого мужика в пеньковых лаптях.

- Окажи милость, любезный!

Угодливо подставил табурет, насильно посадил на него мужика, чиркнул ножницами.

- Спешу я, милай. В лавку мне надо топоришко подобрать, а потом в деревеньку. Не к чему бы, - слабо сопротивлялся мужик.

- Успение пресвятой богородицы на носу, а ты зарос, аки леший. Не гоже эдак, любезный. Мигом красавцем сделаю. Бороду подрежу, власы подравняю, учтиво суетился возле селянина посадский, а сам воровато поглядывал по сторонам: бродячих цирюльников гоняли с площади земские ярыжки.