Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Фамилию же Кости я запомнил, наверное, потому, что девичья фамилия бабушки моей по материнской линии тоже была Смертина. Когда он прибыл во взвод, который формировался еще до выхода на Нарев, я даже поинтересовался его родословной, чтобы установить, не родственники ли мы. Но если у моей бабушки была часть крови хакасской, заметно были выражены восточные черты лица, характерный разрез карих глаз и четко обозначенные скулы, то этот парень был родом из Ярославля, и черты лица его были совсем другими, какими наделял я в своем воображении древних русичей.

В связи с этим случаем хочется еще вот что вспомнить. У нас в батальоне не было принято надевать стальные каски. Считалось каким-то шиком, что ли, обходиться без них, хотя они на батальонных складах были, и наши снабженцы не раз их нам предлагали. Не знаю, откуда пошло это пренебрежение к каскам, но было оно стойким. И мы, офицеры, своим, как теперь видится, неразумным примером, наверное, тоже поддерживали эту не очень правильную традицию.

Не думаю, что в случае с Костей Смертиным каска могла сохранить ему жизнь, ведь пуля попала ему чуть-чуть выше переносицы и каска все равно не прикрыла бы этого места. Да и сколько приходилось видеть простреленных касок! Но даже после этой трагедии касок так никто и не надевал…

А вот еще некоторые подробности фронтового окопного быта.

Поскольку наступала зима, а окопной жизни пока не было видно конца, мы, как могли, устраивали свое жилье. Отрывали подбрустверные ниши, но не более чем на два человека, хорошо помня трагический случай с Иваном Яниным. Какими-то невероятными путями, включая ночные вылазки за передний край к остаткам разрушенного войной сарая, который немцы держали под постоянным контролем и периодически эти развалины обстреливали, бойцам удавалось раздобыть то обломки досок или жердей, а то и целые горбыли. Добываемый с большим риском «строительный материал» позволял даже сооружать примитивные землянки, наподобие той, в которой размещался я со своей ротной ячейкой управления. Эти укрытия позволяли хоть на какое-то время либо спрятаться от мокрого снега, либо просто обогреться и даже немного обсохнуть.

В стенке землянки делали углубление с отверстием наружу, под дымоход и жгли в этой «печурке» все, что может гореть: обертки от пачек с патронами, какие-то щепочки, палочки, солому, кустарник и прочее. Но что меня поначалу не только удивило, но даже напугало – жгли в этих примитивнейших очагах обыкновенные толовые шашки (конечно, без взрывателей!). Тол в огне плавился и довольно медленно и чадно горел, отдавая более или менее значительное количество тепла. Но страшно было то, что если вдруг в огне оказался бы случайно хоть один, пусть даже пистолетный, патрон, то он сыграл бы роль детонатора, и тогда… Нет, уж лучше не фантазировать дальше. Поэтому, узнав о таком способе отопления, я приказал взводным офицерам строжайше контролировать этот отопительный процесс. Не дай бог, если вместе с обертками от просмоленных патронных пачек попадет туда хоть один патрончик!!!

Дверей в земляночках, естественно, не было. Входы в них завешивались обыкновенными солдатскими плащ-палатками, плотными, светонепроницаемыми. Поэтому, когда не топилась «печь» и когда нужно было написать письмо, докладную или боевую характеристику на бойца, пользовались, как встарь, лучинами.

К тому времени имевшиеся в небольшом количестве у нас трофейные парафиновые плошки давно были израсходованы, и идею их замены подсказал нам Валера Семыкин, передавший мне большую катушку трофейного телефонного провода, который имел плотную резиновую изоляцию и просмоленную оплетку. Подвешивали этот провод под потолком так, чтобы один конец его был несколько выше другого, и поджигали его верхнюю часть. Огонь, постепенно пожирая оплетку с изоляцией, перемещался вниз по проводу. Нужно было только вовремя потянуть обгоревшую часть провода с катушки, лежащей здесь же, в землянке. Света было не ахти как много, но зато вони, а особенно копоти – хоть отбавляй!

Утром, выходя из землянки, мы часто были похожи не то на чертей из преисподней, не то на не виданных еще нами воочию негров. И стоило больших трудов снегом с мылом содрать с лица эту ужасную маску. Хорошо, если выпадал снежок, тогда он, свежий, еще не запорошенный пороховой гарью, был нам отрадой.

Здесь, в окопах Наревского плацдарма, я встретил свой очередной день рождения – 18 ноября. Исполнился мне тогда 21 год. Мы в войну так стремительно взрослели, что, казалось, уже прожили большую, долгую жизнь и чувствовали себя далеко не юношами, каковыми в действительности были.

Мой новый взводный Жора Ражев сообщил мне, что штрафники мне, еще совсем юному, присвоили почетнейшее, и не только по моему мнению, звание «Батя». А кое-кто, учитывая мое заботливое отношение к штрафникам, которое во мне воспитали своим примером и комбат Осипов, и генерал Горбатов, и маршал Рокоссовский, называли меня еще теплее – «Штрафбатя». Не скрою, очень лестным для меня было это сообщение. Это уже потом я догадался отрастить усы, чтобы хоть чем-нибудь показаться старше своего, «бесстыдно юного возраста», как говорил мне один пожилой штрафник (по тем нашим представлениям 40-летние казались стариками).

А с моим днем рождения совпало сообщение об учреждении Дня артиллерии, который должен был впредь отмечаться 19 ноября в ознаменование подвига артиллеристов в Сталинградской битве. И в этот день нам, хотя мы и находились в обороне, ради праздника выдали по фронтовой чарке водки. Так что и мой день рождения отметили одновременно. И радостно было, что со своей наркомовской дозой пришли поздравить меня и Иван Матвиенко – бывший мой ротный, и Валера Семыкин – ПНШ-2, и Филипп Киселев – начштаба, и Алеша Филатов – зам. комбата. Так что с участием еще и моих окопных коллег Жоры Сергеева и Жоры Ражева (в роте у нас оказалось теперь два Жоры), да Феди Усманова компания оказалась очень дружеской, теплой, да и просто по-фронтовому братской. Помянули мы и Ваню Янина, и всех, кого уже навсегда унесла от нас эта страшная и долгая война, конец которой все-таки брезжил уже не так далеко, как год назад.

Вскоре мне принесли письмо. «От жены вашей», – сказал почтальон. Я понял, что это от Риты. Только немногие знали, что женой я называю знакомую девушку, с которой я познакомился немногим более года назад еще в Алкино. И вот с тех пор длился наш долгий «почтовый роман». Опять мы обманули военную цензуру, и по начальным буквам имен людей, которые якобы передают мне поздравления с днем рождения, в ее письме я определил, что ее госпиталь передислоцировался недавно в польский городок Лохув, оказавшийся не очень далеко от нас.