А Волков - Зодчие

- Провозглашаю сей кубок за здравие великого царя и государя Ивана Васильевича, всея Руси самодержца, Владимирского, Московского, Новгородского, царя Казанского, государя Псковского и великого князя Смоленского...

Долог был царский титул, но князь Михаила проговорил его весь, не пропуская ни единого слова.

Воротынский осушил кубок и оборотил его вверх дном над головой, показывая, что вина не осталось ни капли. Его примеру последовали гости: не выпить за царя у него же на пиру считалось преступлением, которое прощалось только бесчувственно пьяным.

Волей-неволей выпил и Голован. Никодим хохотнул:

- Пей, парнюга, мед вареный, не пей ставленый - тот одной чарой с ног сшибает!

Царь благодарил Воротынского за поздравление. Никогда он не позабудет верных слуг, что вместе с ним страдали за землю русскую и воротились с победой. Не забудет и тех, что остались лежать в сырой земле, в безвестных могилах...

Митрополит наклонился к царю:

- Слыхал я, государь, ходит в народе упорная молва, что надобно ознаменовать великое дело памятью вещественной. Как о сем мыслишь?

- А какой же памятью, владыко?

- О том надо помыслить...

Этот короткий разговор не остался без важных последствий.

А тем временем встал князь Троекуров; сказав похвальное слово покорителю Казани, провозгласил здравицу царскому наследнику новорожденному Дмитрию Ивановичу.

Потом воевода Микулинский провозгласил тост за благоверную царицу Анастасию Романовну...

Здравицы следовали одна за другой. Тем временем слуги разносили всё новые и новые блюда. Пошли мясные, дичина, рыба.

На столы ставились зайцы в рассоле, говяжьи языки, щучьи головы с хреном и чесноком, поросята рассольные, тетерева...

Важным гостям подавались изысканные кушанья, которых невозможно было наготовить на всех: лосиные губы и мозги, осетровые пупки, язычки белужьи, свежая белорыбица и осетрина (живую рыбу привозили к царскому столу в бочках с водой за сотни верст).

Заздравные тосты продолжались. Голован заметил, что митрополита нет возле царя.

- Вот теперя самый пир начнется! - пробормотал Никодим.

А осенний день подошел к концу, слуги принялись зажигать свет. Загорелись сотни сальных свеч в стенных шандалах, в стоячих светильниках, расставленных посреди столов.

Над головой пирующих висели фигурные серебряные паникадила178. К каждой свече тянулась нить, натертая серой и порохом. По ниткам побежали огоньки, свечи запылали. В огромном зале стало светло.

Блюда всё несли и несли: зайцы в репе, караси жареные, колбасы, желудки, начиненные гречневой кашей, лососина с чесноком, гусиные потроха, вязига в уксусе, журавли и цапли под взваром с шафраном, окорока, студни, зайцы в лапше с пирожками, зайцы черные горячие...

К винам подавали закуски: грибы, икру стерляжью, икру паюсную, соленые арбузы и огурцы, рыжики в масле, блины с икрой, горох тертый с маслом...

Голован давно ничего не ел, а когда объявляли здравицу, незаметно выливал кубок под стол: так научил его опытный Никодим Семенов.

А гости, что называется, распоясались. Крик и шум переполняли палату, слышалась громкая похвальба, споры.

Мясные и рыбные перемены кончились. Стали носить сладкое.

Четверо слуг пронесли на огромном блюде к царскому месту сахарный город, изображавший, по замыслу поваров, покоренную Казань. Сахарные хоромы и сахарная мечеть были обнесены сахарными стенами с башенками.

Выдумка изобретательных поваров встретила всеобщее одобрение и понравилась Ивану Васильевичу; он подарил художникам кондитерского дела по полтине179.

Наконец обнесли последнее блюдо, завершавшее, по обычаю, пир: оладьи с сахаром и медом.

Появление оладий означало: пора собираться домой. Кто в силах был встать, те кланялись царю, благодарили за угощение и выбирались из палаты.

Воздух в Грановитой палате сделался душен, свечи едва горели среди испарений от питий и кушаний. В тумане мелькали раскрасневшиеся бородатые лица, расстегнутые шубы; под ноги попадали потерянные владельцами шапки. Ноги скользили по лужам от пролитого вина и меда...

Голован разбудил своего старого учителя. Они вышли на свежий воздух, вздохнули с наслаждением и, пошатываясь, добрели до кремлевских ворот; там ждал их с лошадьми Филимон.

- Вот так пир!.. - бормотал Голован.

Глава III

ПОЕЗДКА В ВЫБУТИНО

Казанский поход принес многочисленные награды отличившимся ратникам и воеводам; не забыл царь и тех, кто, оставаясь в тылу, неустанным трудом готовил победу.

Федор Григорьевич Ордынцев "за доброе смотрение над Пушечным двором" и за то, что отлитые им пушки оказались хороши, был пожалован саном окольничего.

"Эх, отец не дожил, вот бы порадовался!" - подумал Ордынцев, когда ему сообщили о царской награде.

Голован за усердное и умелое руководство строительными работами при осаде Казани получил звание государева розмысла. Теперь путь на родину был ему открыт. Он уже не беглый монастырский крестьянин, а строитель, заслуги которого отмечены царем. И Голован немедленно после получения царского указа собрался в путь.

По возвращении из Казани Андрей поселил наставника и его приемную внучку в своей избе, а сам ютился в людской. Но насмешки дворни так надоели зодчим, что они решили на время увезти Дуню в Выбутино, к родителям Андрея.

Ясным январским днем 1553 года выехали из Москвы Андрей, Никита и Дуня.

Дуня ехала на маленькой косматой лошадёнке. Девушка тепло укуталась в беличью шубку; из-под меховой шапки весело глядело разрумяненное морозом лицо. Все нравилось ей на Руси: и огромный город, который она только что оставила, и сосновый бор с ветвями, осыпанными снегом, и новая теплая шубка, и лошадка Рыжуха, спокойно трусившая по гладкой дороге... Дуня не знала, что ее беспричинная радость навеяна чувством юной любви. Но когда на нее с улыбкой взглядывал Андрей, девушка смущенно опускала глаза.

После семнадцати дней утомительного пути подъезжали к Выбутину вечерней порой. Сердце Андрея билось неровно; его сжимала сладкая боль: вот она, родина, милая, покинутая... Двенадцать лет не был он дома!

Показалась длинная улица, растянувшаяся вдоль Великой, теперь скованной льдом, занесенной глубоким снегом.

Голован искал глазами родную избу. Вот и она... Какой маленькой она показалась!

Андрей вошел в избу, навстречу поднялись сумерничавшие старики.

- Кого бог нанес? - спросил Илья.

Но материнское сердце уже признало вошедшего.

- Андрюшенька! Кровинушка! - Афимья с плачем бросилась к сыну.

- Батя! Мамынька!..

Голован поклонился в ноги отцу с матерью. Они обнимали его, целовали. Афимья начала причитать по обряду, но в этом причитании слышалась великая радость матери, снова увидевшей сына.