Борис Бурда - Великие романы великих людей

Она имела у Наполеона успех и, если бы не ее невероятная болтливость, вынудившая осторожного императора аккуратно отстраниться, явно добилась бы своего. В общем, на этом поприще Евгения имела явно большие успехи – такие вещи у блондинок получаются явно лучше, чем у брюнетов. Вот только взаимопонимания с Россией у Евгении не получилось. Русский посол, граф Павел Дмитриевич Киселев, был человеком вполне достойным, храбрым генералом (кстати, и французов успешно бил), одним из проводников линии на ликвидацию крепостного права, и даже Пушкин в своем дневнике писал о нем: «Он, может быть, самый замечательный из наших государственных людей». Да вот какое несчастье: к моменту назначения послом ему было уже 68 лет – дипломат он был хороший, возрастные изменения не затронули его мозг, но императрице требовалось иное…

Киселев прибыл послом уже в не им созданный очень неблагоприятный климат русско-французских отношений. Наполеон не забыл Николаю не только отстраняющее «Monsier mon ami», но и поражение дядюшки в 1812 году. В результате Франция решительно встала на сторону Турции в русско-турецком конфликте – что забавно, вместе с Англией, которая в союзе с Россией как раз и сокрушила наполеоновскую Францию. Крымская война оказалась для французов вполне благополучной: затоплен русский флот, взят Севастополь, нарезные штуцера англо-французской пехоты обеспечили им не менее подавляющее преимущество над русской армией, чем их пароходы – над парусным российским флотом. Выгоды для самой Франции в этой войне оказались практически никакими, да и во время мирных переговоров Франция скорее мешала Англии чувствительно унизить Россию. Похоже, что они догадывались, что союзник против уже достаточно враждебной Австрии и возникающей на их глазах объединенной Германии им еще ой как пригодится – не зря дипломаты всегда советовали: «Дружи не с соседом, а через соседа». Но вообще говоря, Франция на коне, она победила, трубят трубы, бьют барабаны, герой штурма Малахова кургана маршал Пелисье получает титул герцога де Малахов (впрочем, по сравнению с титулом маршала Нея «князь Москворецкий» это еще цветочки), и все французы видят, что император-то у них везунчик! Императрица, вне зависимости от их интимных отношений, тоже этому рада. Более того, она считает своим долгом участвовать в международной политике империи.

Она бросается в эту ранее неизведанную ей область с настоящим испанским темпераментом. Говоря о политических конкурентах Франции, она использует отнюдь не те выражения, которые были бы приличны для императрицы. Она привлекает в случае неясности самых неожиданных и сомнительных экспертов, вроде американского спирита Дэвида Юма, который вызывает с того света дух самого Наполеона Великого, чтоб императрица могла бы выяснить его точку зрения на интересующую ее проблему. С момента начала франко-австрийской войны она сделала негласной нормой свое присутствие на заседаниях кабинета министров и начала решительно вмешиваться в самые важные политические решения. Так например, в разгар побед Франции над Австрией она останавливает эту войну, потому что считает ее совершенно ненужной и опасной из-за возможного вмешательства Германского союза (в наше время считают, что она зря паниковала, но тогда это было не ясно никому). Впрочем, Франция успевает отхватить себе Савойю и Ниццу, что Евгения ставит себе в заслугу. В это же время Франция успешно ведет колониальные войны – завоевывает Вьетнам, добивается торговых прав в Китае после Второй «опиумной войны», заключает выгодный для себя торговый договор с Японией, выговаривает у Османской империи автономию Горного Ливана, выгодную для христиан-маронитов, да и Франции не вредную. Успехи государства – успехи и для императрицы. Евгения все больше начинает верить, что схватила бога за бороду и ее интуиция безошибочна. Познакомившись в 1861 году на курорте в Биаррице с мексиканским эмигрантом Хосе Идальго, она поняла из его слов, что можно без лишних хлопот воспользоваться политической нестабильностью в Мексике, чтоб выгадать что-то для Франции, и с успехом подстрекнула мужа к вмешательству в мексиканские дела. Чтоб выдумать хоть какое-то обоснование этому, Наполеон даже изобрел термин «Латинская Америка» – это именно он и придумал. Но тут блондинка не угадала, и все кончилось предельно плохо, особенно для посаженного Наполеоном на мексиканский престол Максимилиана, брата кайзера Франца-Иосифа, – его просто расстреляли. Однако это позорное поражение ничему Евгению не научило. Она по-прежнему считала, что в политике все очень просто и ей совершенно понятно, как настоящей блондинке и надлежит.

Время шло, и ситуация менялась – и во Франции, и в императорской семье. Франция благополучно богатела, в экономике Наполеон был спец. Это он разрешил присвоить сыру камамбер имя породившей его деревни, да и коньяк «Наполеон», как ни странно, получил свое имя от нашего героя, а не от его великого дяди, – в 1860 году этот коньяк стал поставляться к императорскому двору. А вот личная жизнь императора уже, увы, не на подъеме – начали проявляться возрастные изменения организма и психики во всей своей красе. Он наводит ужас на женскую прислугу дворца, тиская и щипая их в закутках и кладовках (может быть, тем, что в основном щипками и ограничивается). Предметы его страсти становятся все проще – последнее серьезное его увлечение Маргарита Беланже оказалась обычной парижской камелией, которая предельно рационально использовала их случайную встречу на улицах Парижа. Император бросил девушке, попавшей под дождь, шотландский плед из своей коляски, а та разглядела, кто именно это был, и обставила возвращение пледа так умело, что несколько лет оставалась самой актуальной из его симпатий. В общем, это было разумно хотя бы потому, что на профессионалку не уходит столько денег, как на любительниц. Более того, она за небольшие деньги выручит из беды: когда от императора забеременела его очередная прихоть, пятнадцатилетняя девственница, Маргарита совершенно недорого согласилась выдать ребенка за своего. Императрица Евгения время от времени замечала то, что и так прекрасно видела, закатывала положенные скандалы, картинно возмущалась, когда императора опять привозили от очередной любовницы в состоянии, близком к параличу, но все это было уже как-то без души, потому что принято, а не всерьез.

Евгения уже поняла, что ничего лучше не станет и надо доживать так, а не склеивать разбитую посуду. Она пытается найти утешение во влиянии на политику и становится еще более активной, тем паче и политическая жизнь в империи оживляется. Репрессии потихоньку изживают себя, приходится вотировать некоторые расширения гражданских свобод, потому что в закрытом наглухо котле политической жизни Франции давление пара стало грозить сорвать крышку. Как всегда, это несколько раскачало государственный корабль, ибо, по меткому замечанию Алексиса де Токвиля у дурного правительства самые серьезные неприятности начинаются в тот момент, когда оно начинает исправляться. У Евгении есть четкое представление о том, что может исправить положение дел – маленькая победоносная война. Впервые этот термин озвучил шеф жандармов Плеве перед Русско-японской войной, но сама идеология, как видите, принадлежит не ему. Объект агрессии ей тоже ясен – это ненавистная Пруссия, растущая как на дрожжах, проглотившая уже всю Германию своим Северогерманским союзом, главой которого являлся тот же прусский король, помешавшая ей и Франции разгромить Австрию, но пока что еще беспомощная перед Францией, способной уничтожить ее без особого напряжения. Во всяком случае, Евгения в этом уверена – идеологи маленьких победоносных войн всегда уверены в победе, вспомните Россию перед Русско-японской войной. А в политике она и Наполеон по-прежнему союзники, и она толкает его к войне так сильно, насколько может. Блондинки ничего не боятся и не знают поражений – просто время от времени поражения случаются сами собой…