Мартин Гилберт - Первая мировая война

Длительное сопротивление Антверпена позволило Британскому экспедиционному корпусу завершить переход со своих позиций к северо-востоку от Парижа, где он находился после битвы на Марне, во Фландрию и к портам Ла-Манша. В Антверпене Э. А. Пауэлл стал свидетелем пятичасового парада победителей, в котором приняли участие 60 000 немецких солдат, в торжественном марше проходивших перед военным комендантом, адмиралом фон Шредером, и своим командующим, генералом фон Беселером. За шеренгами кавалеристов, ехавших с высоко поднятыми штыками, следовала морская пехота, «а затем баварцы в темно-синем, саксонцы в голубом и австрийцы, так эффективно стрелявшие из огромных гаубиц, в красивых серебристо-серых мундирах».

Во время осады Антверпена погибло 57 британских солдат, 936 взято в плен и отправлено в лагеря в глубь Германии, а 1600 отступили в нейтральную Голландию, где их интернировали до конца войны. Среди тех, кому удалось вернуться в Великобританию, был Руперт Брук, который отметил свое возвращение словами:

«Эта война – действительно величайшее безумие, которое когда-либо охватывало белые народы, – писал адмирал Тирпиц своей жене 4 октября. – Мы уничтожаем друг друга на континенте ради выгоды Англии. Более того, коварный Альбион успешно выставляет нас виновниками перед всем миром». В ту осень немецкая оккупация легла на бельгийцев тяжким бременем. 5 октября военный губернатор, фельдмаршал барон фон дер Гольц, издал прокламацию, в которой объявлял: «Впредь жители деревень, вблизи которых будут разрушены железнодорожные и телеграфные линии, вне зависимости от того, виновны они или нет, будут безжалостно наказаны. В связи с этим во всех населенных пунктах вблизи железных дорог, находящихся под угрозой, взяты заложники. При первой же попытке уничтожить линии железнодорожные, телеграфные или телефонные линии они будут немедленно расстреляны».

Этой безжалостности немцев противостояло написанное пятью днями позже частное письмо Вальтера Ратенау в рейхсканцелярию, где среди всего безумия, порожденного двумя месяцами войны, человек, которого винили в поисках сырья, необходимого для ее развязывания, предлагал «настоящий мир». Он должен основываться, как полагал Ратенау, на выводе немецких войск из Бельгии, примирении с Францией и создании Европейской экономической системы, которая позволит объединить Германию, Австрию, Францию и Бельгию. Такая система означала бы «внутреннюю победу, далеко превосходящую все внешние достижения». Далее Ратенау указывал на то, что «экономический союз с соседней страной включал бы и будущий политический альянс». Восемь лет спустя Ратенау собирался положить эти идеи в основу своей политики на посту министра иностранных дел, и они же впоследствии привели к его гибели от рук ультранационалистов-антисемитов.

В Галиции русская армия продолжала продвигаться в глубь Австрии, а часть российской кавалерии даже пересекла границу Венгрии. «Дела австрийцев плохи, – отметил 26 сентября генерал Макс Хоффман. – Двадцать лет они экономили на армии, а теперь расплачиваются за это». Но российские губернии Польши, аннексированные Россией в XVIII в., постепенно переходили к противнику не без помощи самого Хоффмана, а также Гинденбурга и Людендорфа, и напряженные бои открывали перед Польшей перспективу окончания почти 150-летнего российского господства. Вопрос о том, дадут ли Польше новые правители, немцы, автономию или независимость, оставался открытым. Радикальные немецкие националисты призывали к созданию постоянной буферной зоны между Германией и Польшей, отрезанной от российской территории, с которой предполагалось депортировать в Россию шестнадцать миллионов поляков, чтобы освободить место для немецких поселенцев.

Нейтральные государства, следившие за ходом войны, пока не могли предвидеть, каков будет ее исход, и, учитывая собственные национальные интересы и амбиции, предпочитали оставаться зрителями. Державы Антанты, постоянно искавшие новых союзников, сталкивались с полнейшим нежеланием нейтральных стран вступать в борьбу. Особую ценность для Антанты представляла Италия, учитывая ее общую границу с Австрией и территориальные устремления в Адриатике, но итальянское правительство упорно придерживалось нейтралитета. 10 октября против такой политики выступил будущий лидер итальянских фашистов Бенито Муссолини, в то время один из лидеров социалистов, опубликовав в социалистической газете статью, в которой предлагал своей партии отказаться от антивоенной позиции и настаивал на участии Италии в войне на стороне Антанты. Муссолини рассчитывал, что война приведет к революции и падению монархии. Это не имело значения для французов, мечтавших сделать Италию своей союзницей: им был нужен лишь влиятельный политик, призывающий к войне. Чтобы обеспечить широкое распространение милитаристским взглядам Муссолини, французское правительство ежемесячно финансировало его первую независимую газету Popolo d’ltalia. Первый платеж был доставлен ему французским политиком-социалистом  [42].

Лейтенантом военно-морского флота Карлом Лоди, сразу же после начала войны решившим заняться шпионской деятельностью в Великобритании, двигала не жажда наживы, а патриотизм. Выехав из Берлина по поддельному американскому паспорту, он направился сначала в Эдинбург, затем в Росайт и в Ливерпуль, отправляя в нейтральную Швецию телеграммы с отчетами о приготовлениях и диспозиции военно-морского флота Великобритании. Сообщал он и о противовоздушной обороне Лондона. Его телеграммы показались британскому цензору подозрительными, и их задержали. Пропустили лишь одну, содержавшую отчет о слухах относительно русских солдат, якобы направлявшихся через Британию во Францию.

Лоди арестовали 2 октября по дороге к британской военно-морской базе в Куинстауне. Он был осужден военным трибуналом в Вестминстерской ратуше и приговорен к смертной казни через расстрел в лондонском Тауэре. Утром перед казнью он сказал офицеру, охранявшему его: «Я полагаю, вы не пожмете руку шпиону?», – на что офицер ответил: «Нет, но я пожму руку храброму человеку». После казни Лоди глава британской разведки писал: «Он ни разу не вздрогнул, ни разу не поежился и умер так, как хотелось бы, чтобы умирали все англичане: тихо и без драматизма. Его смелость поддерживало гордое сознание того, что он выполнил свой долг». Но в Берлине его не удостоили таких похвал. «Следует признать, – писал руководитель шпионской сети, в которую входил Лоди, – что он был совершенно не приспособлен к такой работе».