Роберт Каплан - Муссон. Индийский океан и будущее американской политики

Высвобождающее влияние океана оставалось неощутимым за пределами береговой полосы – там бурлил хаос. Поистине: чем шире и глубже пустыня – тем неустойчивее и воинственнее может оказаться государство. Самым вопиющим историческим примером тому – Сахельские царства, располагавшиеся в Африке между Сахарой и Суданом. Долгое время такой же точно страной был и Оман [12] И все же следует быть осторожными в суждениях, поскольку взаимосвязь географии с политикой никогда не бывает «химически чистой», она полна противоречий. В действительности ее динамика может быть расплывчатой – особенно во время великих потрясений и катаклизмов. Как море и мореходство иногда влияют на пустынную материковую глубь, так и пустыня, вне сомнения, может влиять на мореходство. Например, в XIII в. Кантон в Китае был связан морским путем с Басрой в Ираке, откуда товары переправляли морем же в Багдад, а затем посуху доставляли на запад, к Средиземноморью. Таким образом, Басра служила Багдаду гаванью, давая этому великому средневековому городу, которым правили халифы Аббасиды, выход в Персидский залив и в Индийский океан, а оттуда имелся доступ ко всему Востоку. Но в 1258 г. монголы, пришедшие из пустынь, разгромили Багдад – и весь Ирак охватило смятение. В итоге морской путь через Персидский залив сделался неблагоприятным. Торговые корабли начали заходить не в Персидский залив, сопредельный Оману, а в Красное море близ Йемена. См.: Engseng Ho. Port City States of the Indian Ocean // Harvard University and the Dubai Initiative . 2008. Feb. 9–10. .

Что же позволило Оману после десятилетий и веков государственной шаткости – расплаты за соседство с разбойничьей пустыней – превратиться в устойчивую, жизнеспособную прозападную страну, чей собственный отлично оснащенный флот с отлично обученными матросами развернут в исключительно стратегически важном Ормузском заливе? Какой можно извлечь из этого урок, применимый ко всему региону Индийского океана?

Многие факторы влияют на сегодняшнюю сплоченность Омана как государства. Население насчитывает менее трех миллионов. В сочетании со значительными запасами нефти и природного газа это обстоятельство дало и дает возможность прокладывать дороги и создавать иную инфраструктуру, что повышает роль государственного правления. Совсем иначе обстоят дела в сопредельном Йемене, население которого составляет 22 млн при такой же примерно территории, но гораздо чаще изрезанной горными цепями. Йемен – гораздо более слабая политическая единица; его правительство не имеет легкого доступа к отдаленным уголкам страны и вынуждено поддерживать общественное спокойствие, балансируя на хрупкой грани добрососедского сосуществования различных племен – ибо ни одно племя и ни одна религиозная секта не стали в Йеменском государстве преобладающими, определяющими «лицо» Йемена. Тревожная сторона Йеменской жизни – распыление власти вместо ее сосредоточения. С глубокой древности Вади-Гадрамаут, оазис, протянувшийся на 160 км в Юго-Восточном Йемене, окруженный песчаными просторами и каменистыми плоскогорьями, поддерживает – посредством караванных путей и гаваней на Аравийском море – более тесные связи с Индией и Индонезией, чем с остальными областями Йемена [13] Низам Хайдарабадский, некогда правивший в Южной и Центральной Индии, брал себе телохранителей исключительно из племени гадрамитов. Я уже подробно писал о Йемене в других своих работах. См.: Kaplan R. D. Imperial Grunts: The American Military on the Ground. New York: Random House, 2005. Сh. 1; Kaplan R. D. A Tale of Two Colonies // The Atlantic. 2003. April. . В отличие от Омана Йемен остается обширным и беспокойным сборищем племен, над которыми властвуют мелкие царьки.

Благополучие Омана основывается не столько на западных технологиях и демократических рецептах, сколько на возрождении определенных феодальных обычаев – и на незаурядных личных качествах правящего ныне абсолютного монарха: султана Кабуса бен-Саида. Уже одним своим существованием сегодняшний Оман опровергает вашингтонские представления о том, как следует развиваться Среднему Востоку и всему остальному миру. Оман доказывает: за пределами западного мира пути к прогрессу разнообразны; сплошь и рядом они идут вразрез с идеалами либерального Запада и Просвещения. А еще Оман доказывает: к добру ли, к худу ли, но человеческая личность играет не меньшую роль в истории, чем моря и пустыни. Я убедился в этом, странствуя по Индийскому океану. Из ряда вон выходящим достижением султана Кабуса стало то, что он сумел объединить оба оманских мира: мир Индийского океана и мир Аравийской пустыни. Здесь требуются некоторые исторические разъяснения.

Долгие периоды государственной неустойчивости объясняются тем, что, хотя официальные границы Омана тянутся в глубь полуострова всего на 300 с небольшим километров, эти границы были в большой степени бессмысленны и бесполезны. Вдали от прибрежной полосы пустыни простираются гораздо глубже – в нынешнюю Саудовскую Аравию и за ее пределы. После древней – ныне Саудовской – Аравии Оман, вероятно, сделался второй в арабском мире страной, чье население приняло ислам. Но, поскольку Оман расположен у кромки аравийских пустынь, на побережье Индийского океана, страна сделалась пристанищем для исламских раскольников – особенно ибадитов, последователей Абдаллаха ибн-Ибада, выходца из Басры и наставника хариджитов (VII в.).

Хариджиты (от арабского слова, означающего «уходить, выходить») не признавали первой исламской династии – халифов Омейядов, обосновавшихся в Дамаске. Они считали династию «религиозно оскверненной», поскольку халифы доверяли покоренным немусульманам бразды местного правления. Хариджиты выступали поборниками священной войны, джихада, против любых врагов – как неверных, так и мусульман – и, как пишет ученый Бернард Льюис, являли «самый крайний пример племенной независимости». «Они отказывались, – продолжает Льюис, – признавать какую бы то ни было власть иначе как по собственной – всегда непостоянной – воле» [4]. Оманские ибадиты хариджитского толка отвергали халифов Омейядов и признавали всенародно избираемых имамов. Но все же эти ибадиты были меньшими фанатиками, чем остальные хариджиты: они запрещали убивать прочих мусульман и терпимо глядели на тех, кто ибадитами не был [5]. Оман превратился в своеобразное училище для ибадитских проповедников – особенно после падения Омейядского халифата в 750 г. Впрочем, беда была в том, что, с одной стороны, ибадитский ислам объединял внутренние области Омана, сплачивал местное население в единую секту, а с другой – разделял его, поскольку демократическая природа имамата приводила к множеству кровопролитных недоразумений. Раздираемые происхождением и религиозно-политическими различиями, две с лишним сотни оманских племен постоянно вели междоусобные войны в пустыне, а побережье процветало, торгуя со странами Индийского океана.